Звезда Ирода Великого. Ирод Великий [Михаил Алиевич Иманов] (fb2) читать постранично, страница - 3

тяжелую руку на плечо сына. — Научись, сын, не высказывать вслух то, что думаешь, особенно когда это касается людей власти. Смелость хороша в бою, при дворе она называется глупостью, и за нее можно лишиться головы. Нужно научиться склонять голову как можно ниже, чтобы когда-нибудь получить право гордо вскинуть ее.

Ирод низко опустил голову, а отец ободряюще похлопал его по плечу.

Ирод тогда не мог понять, почему отец на стороне слабого Гиркана, а не отважного Аристовула, но спрашивать не посмел. Мать на его вопрос ответила неопределенно, сказала, что отцу виднее, с кем быть и как поступать, — она никогда не вмешивалась в дела мужа.

Мать была родом из Петры, столицы Аравийского царства, род ее был одним из знатнейших в Аравии. Даже царь аравитян Арета относился к ней с уважением и оказывал очевидные знаки внимания. Мать гордилась своим происхождением, хотя держалась просто, а любовь ее к мужу казалась безграничной. Ироду же знатность матери не прибавляла гордости. Да, аравийский царь был могущественным властителем, но, что ни говори, царство его находилось на задворках Рима — как географически, так и во всех других смыслах.

Ирод любил мать, но никогда не был с ней откровенен. Она оставалась лишь женщиной, и весь круг ее интересов ограничивался семьей — она родила Антипатру четырех сыновей и дочь: Фазаеля, Ирода, Иосифа, Ферора и Саломею.

С братьями — Фазаелем и Иосифом — у Ирода сложились вполне доверительные отношения, особенно со старшим. Ферор и Саломея казались слишком юными, чтобы принимать их всерьез. Сестра Саломея была просто девочкой, а Ферор — слишком изнеженным и избалованным. В детстве он часто болел и был любимцем матери.

Старший брат, Фазаель, в семье считался книжником, Ироду он порой казался даже умнее отца, по крайней мере, рассудительнее. Главным его удовольствием было сидеть где-нибудь в одиночестве за манускриптами римских, иудейских или греческих авторов. Ирод и сам неплохо знал латынь, но до Фазаеля ему было, конечно, далеко. К тому же к наукам он не имел особой охоты — больше всего любил военные игры и конные состязания, в которых чаще всего побеждал. Энергия, воля и отвага представлялись ему сильнее книжных знаний, хотя к последним он относился все же с должным уважением.

Учитель братьев, Захарий, ученый человек, принадлежавший к секте фарисеев^[3], упорно прививал юношам уважение к наукам. К Фазаелю он относился как к равному, проводя с ним время в долгих беседах, Иосифа считал способным к книжному знанию, но нетерпеливым, Ирода журил за пренебрежение к наукам, говоря, что он слишком энергичен, чтобы быть усидчивым.

Этот Захарий жил в их доме уже несколько лет. Когда-то Антипатр оказал ему серьезную услугу, и в благодарность Захарий согласился стать воспитателем его сыновей. Как член секты фарисеев, он был человеком строгих правил, втолковывал братьям, что все в этом мире зависит от воли Бога. Учил, что хотя человеку представлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками, в этом выборе участвует предопределение судьбы. Говорил, что душа человека бессмертна — души добрых переселяются по смерти человека в другие тела, а души злых обречены на вечные муки.

В отличие от Фазаеля и даже Иосифа, проблемы бессмертия души мало интересовали Ирода, вот только к предопределенности судьбы он относился серьезнее. Однажды он спросил Захария:

— А если кому-то назначено стать царем, то он обязательно им станет?

— Это так — судьбу невозможно изменить, — уверенно ответил Захарий.

Ирод задал новый вопрос, для себя самый главный:

— Даже если человек не царского рода?

Прежде чем ответить, Захарий внимательно на него посмотрел. В его маленьких, глубоко посаженных глазах с красными ободками век Ирод увидел разгадку той тайны, которую хранил в самых дальних глубинах своей души.

— Да, — наконец ответил Захарий, — если человеку суждено захватить власть, а Богу угодно будет наказать узурпатором народы, то это сбудется. Ты ведь это имел в виду? — добавил он, особенно выделяя голосом «это».

Ирод почувствовал, что бледнеет, и не нашелся с ответом.

А Захарий сказал:

— Знай, что судьба узурпатора всегда бывает страшной, и не желай себе такой.

— Я просто спросил, раби…^[4] — опуская глаза, невнятно пробормотал Ирод.

— А я не просто ответил! — выговорил Захарий, отчетливо и твердо выделяя каждое слово.

Никогда больше Ирод даже намеком не касался этой опасной темы, но время от времени ловил на себе особенный взгляд Захария. Взгляд пронизывал его насквозь, Ирод чувствовал почти физическое неудобство и стал тайно ненавидеть учителя. Если бы с Захарием что-нибудь случилось — болезнь или несчастье, — он был бы только рад. Но внешне он, разумеется, не выказывал ничего подобного.

Привычная жизнь в Иерусалиме вдруг нарушилась, кажется, в одно мгновенье. Это было мгновенье, когда Ирод увидел глаза отца, неожиданно