Том 10. Публицистика [Алексей Николаевич Толстой] (fb2) читать постранично, страница - 4

отгорожены от жизни, если вы эстет, — пьеса не будет принята, стрела упадет, не попав в цель.

Режиссер. Прекрасно, но если толпа пошла и низка, — я также должен быть низок и пошл?

Автор. Душа толпы бездонна… На поверхности она жестока и пошла, а загляните глубже, там и гениальность и геройство… Все в том, какие чувства пробудить, — она отзовется на все, лишь бы это было ее кровное, а не ваше… Вы не нужны ей — разве для любопытства. Я видел пьесу, которая началась прекрасным первым актом и кончилась по-свински… И толпа, вначале растроганная и возбужденная, начала прямо хрюкать под конец. Недавно на «Турандот» один актер пустил препошленькую фразу в раек, и театр, слушавший с чувством тонкого восхищения, вдруг заржал по-лошадиному и долго еще не мог прийти в прежнее настроение…

Режиссер. В конце концов вы ровно ничего не сказали. Нужен талант, вот и все.

Автор. Да. Но нужно помнить, что талант не ваш, — как, например, вам принадлежит нос, — а дан вам взаймы. И отвержение того, кто дал вам талант, ведет к худшему из зол — к эстетизму.

О своей новой пьесе

Теперь, как никогда, я думаю, подошло время расцвета театра. В одной Москве драматических театров восемь, — восемь прекрасно оборудованных живых организмов, им нужна только здоровая крепкая пища. До нынешнего дня они питались или суррогатами искусства, или прекрасной стариной. Возрождение не в том или ином направлении театра, не в проведении принципов натурализма, реализма, условности и т. д. и не в соизмерении соотношений между зрителем и актером, режиссером и автором, а в том, чтобы в народе, в стране возникли трагические конфликты, чтобы чувства, идеи и устремления из раздробленных стали определенными и крупными, чтобы появилась органическая любовь к театру как разрешителю внутренних противоречий. При таком положении театр должен быть трагическим или комическим, не развлечением, но потребностью, — если и зрелищем, то таким, которое не созерцают, но в котором участвуют.

Последняя моя пьеса, «День битвы», построена по принципу трагикомедии. Я сочетаю трагическое со смешным, нелепое с благоуханием любви и полагаю (для себя), что такое соединение наиболее приближается к жизни, к истинному ее реализму. Любовная комедия протекает на фоне битвы, внезапно развернувшейся на полях перед замком героини пьесы, графини Каменецкой, галицийской помещицы.

В этой пьесе я хотел показать, как переплетаются смерть и любовь, как любовь торжествует над ее ужасами, возвышаясь и очищаясь до вечного своего истинного назначения.

Первого марта

Это был тихий, беловатый, едва затуманенный день. Колыхались толпы народа на Тверской, и сквозь них быстрым шагом проходили войска, с красными флагами на штыках.

Я не мог отделаться от одного впечатления: все казались мне страшно притихшими в этот день, все точно затаили дыхание, несмотря на шум, крики, радость.

Казалось, все точно чувствовали, как в этот день совершается нечто большее, чем свержение старого строя, большее, чем революция, — в этот день наступал новый век. И мы первые вошли в него.

Это чувствовалось без слов, — слова в тот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет наконец на волю из всех своих темных, затхлых застенков.

В этот день, казалось, мы осуществим новые формы жизни. Мы не будем провозглашать равенства, свободы и любви, мы их достигнем. Было ясно, что ни царская ливрея, ни сюртук буржуа уже не на наши плечи.

Первого марта, я помню, у всех был только один страх, — как бы не произошла неуместная жестокость, не пролилась кровь. Словно настал канун великого вселенского мира. Так было во всей России.

И вот в эти дни странно думать, что нужно идти убивать, когда мы готовы всем протянуть объятия. Жестокое испытание: во имя последней свободы поднять меч.

Грядущая свобода должна уничтожить войну навсегда. Но, чтобы была у нас эта свобода, нужно эту войну довести до конца, потому что тень уходящего злого века еще покрывает больше половины земли.

Мы не хотим ничьих страданий, ничьего ущерба, ничьей гибели, никаких насилий. Но судьба в эти дни поставила нас над бездной. Германская империя готова раздавить нас в то время, когда наше сердце взяло верх над злобой. И если мы не сможем остановить эту, теперь для нас варварскую, силу, мы погибли совсем, навсегда. Мы перестанем быть русскими, людьми, превратимся в удобрение. Мы потеряем не одни только западные губернии, в нас, в русских, будет погашен свет нового века.

Я не верю в гибель, и верить в нее никто не должен. Русский народ мудр и силен, и получил право таким называться. Но мы еще слишком все под обаянием утреннего тумана свободы. От созерцания должно перейти к действию.

Я знаю, у нас сейчас нет злобы, нет ненависти к врагу, и пусть. Нам не нужны эти