Скамейка [Лев Гунин] (fb2) читать постранично, страница - 5

в как бы мёртвом пространстве, перед глазами у сидящих на скамейках нескольких десятков людей, пока не исчезают в боковой аллее, полагая, очевидно (и совершая тем самым ошибку), что в глубине сквера, подальше от людной улицы, свободных мест больше.

Лысый человек с платком поднимается со скамейки, затем опять садится, достаёт из своей широкой штанины свежий носовой платок и, промокнув им голову, пускается в путь. На него смотрит, не отрываясь, парень с агрессивным взглядом, и непонятно, видит ли его, или этот лысый толстяк просто оказался точкой фокуса его взгляда.

Очередь у туалета уменьшилась вдвое, но теперь там стоит группа с огромной величины и астрономической численности сумками и баулами, так, что создаётся впочатление, как будто очередь не поредела, а возросла вдвое.

Люди с площадки - возвышенности постепенно расходятся, и это непонятно, так как там теперь самая тень и, должно быть, именно там лучше всего скрыться от солнца, от чего создаётся впечатление, что у них только что окончилось совещание. Небо постепенно, еле-заметно, но всё-таки тускнеет, становясь из ярко-голубого выцветше - голубым, как потрёпанная на ветру моряцкая рубаха. Где-то очень громко начинает играть музыка, а потом резко обрывается, и кажется, что от неподвижности воздуха некоторые звуки ее ещё висят, время от времени снова повторяясь, и что сквер впитывает в себя эти отставшие звуки, потом их выпуская и выпуская.

Мужчина с газетой и с крошками для голубей поднимается и, отряхнув газету, сложив её, медленно удаляется, пропадая в колеблющемся, расплавленном воздухе. Сзади, за спиной у сидящих, на Дерибасовской, видимо, начали продавать морожено, и оттуда доносятся возгласы неподвижно стоящих людей. По аллее медленно, чеканным шагом, проходит морской офицер и исчезает за поворотом аллеи. Две цыганки снова появляются в просвете аллеи и, что-то темпераментно обсудив, помогая себе руками, уходят направо. На скамейке справа появляется молодая женщина с непроницаемым лицом с фирменньми очками с темными стеклами, за которыми её взгляд угадывается, как будто лежит обесцвеченным на поверхности стекол. Что-то в ее лице и в её позе настораживает, однако, аккуратность и опрятность её одежды как по волшебству снимают это ощущение, заставляя снова скользнуть взглядом по её лицу, снова насторожиться - и снова расслабиться от ее собранности и аккуратности. Она держит руки на сумочке, а рядом с ней, словно не замечая её присутствия расселся здоровенный толстяк.

Кинотеатр сзади, на той же Дерибасовской, концертная площадка во дворе, площадка-возвышенность тут, в сквере - всё это, нагревается, нагревается, и, кажется нагрелось так, что скоро взлетит на воздух - и полетит, как наполнившийся теплым водухом воздушный шар.

Невидимые часы в головах у всех отбивают, отстукивают время, вызывая к жизни тот шелковистый, бархатный свет, который откуда-то появляется в такую пору - словно прозрачными шторами задёрнули окна; мягкость воздуха может утомлять, но она никогда не надоедает, умудряясь оставаться всегда новой и делая всё вокруг теплее и доверительней. Небо над сквером - огромный циферблат над головой - передвигает свои стрелки заставляя их плясать, и с той же коллоссальной неповоротливостью-медлительностью охватывает все пространство космическим масштабом.

У парня с книгой - то ли от жары, то ли от беспрерывного чтения возникает в голове мысль, вызванная, возможно, и той подавленностью, которую он всегда испытывал от вида потрясающего огромностью небесного шатра: "Эта скамейка - как жизнь. Одни люди приходят, другие уходят, третьи только проскальзывают мимо... Возраст и пол - только это нас различает. Больше ничего не существует. Ни богатства, ни физической формы недостаточно, чтобы абстрагироваться от этих двух констант. Мы вынуждены находиться в одном жизненном пространстве, но безмерно далеки друг от друга. Ничем мы не можем друг другу помочь, и каждый из нас приходит и уходит отдельно. Деля друг с другом эту жизнь, эту скамейку, мы парализованы ощущением временности, и потому никогда ничему не научимся и ничего не достигнем. Сколько бы людей не вставали с нее, скамейка никогда не изменится, не превратится во что-то иное. И контроля за тем, кто будет сидеть на ней через час, не существует..."

Эти мысли никого не волнуют, никто их не слышит. И открывается, как дверца, предчувствие вечера, хотя жара ни на пол-градуса не спала. Это тикают синхронно в головах у всех часы жизни...

Июль - август, 1979 года. Одесса