Садок судей [Велимир Хлебников] (fb2) читать постранично, страница - 5

всегда немного враждебные: все что-то высматривали и соображали. А хуже всего было то, (так говорили между собой лиловые), что на этих шло ужасно много денег и не хватало на шляпы и кисею.

С приходом лиловых часть маленьких животных поднималась на задние ноги и терлась около их зонтиков и ридикюлей, задавая одинаково глупые вопросы. Это были те, которые уже подрастали, переходя постепенно в разряд лиловых. Они делались длиннее, тоньше, и им было еще скучнее. Из году в год очень правильно функционировал маленький рай, как настоящий хороший заводик.

Периодически, всегда ближе к концу лета, у лиловых делались другие голоса. Они сильнее душились и завивались, и около них терлись тогда и свои и чужие, Глаза у них у всех были тогда плывущие и при движениях рук двигалась непременно и спина и все тело.

Маленькие животные отлично знали это время и становились нахальнее. Они знали, что лиловые теперь до некоторой степени зависят от них. Почему, неизвестно, но зависят. Сейчас же они начинали больше пачкаться, дерзить и убегали под откос, где была земляника и кузнечики. Они знали, что теперь их не будут искать сразу. Разве пошлют розовых, — но те вообще не торопятся.

Но хорошее время было очень коротко, потому-что лиловые всегда почему-то опаздывали, не решались, не решались, — а потом уже надо было уезжать. Так и проходило лето маленьких животных без деревьев, без гроз, без земли и без зелени.

И только когда под осень утрами уже становилось холодновато, и людей оставалось совсем мало, и вода капала с березы и с крыш подбегавших вагонов — в ветвях и в траве опять начинало шуметь и разговаривать и опять пахло песком и листьями.

Маленьких животных тоже увозили. И когда они стояли на платформе, одетые во что-то темное и городское, они казались тоже совсем серьезными и настоящими, как далекие, сжатые поля, которые только теперь почему-то стали заметными.

А потом уже все молчало. Становилось совсем, совсем тихим — оживало…

Праздник

Сразу у города стало другое лицо: желтое, пыльное и скучное. И вот что странно, — совсем обыкновенное.

Вчера по улицам торопились и ждали: маленькая маленькая была надежда, что случится что нибудь… А сегодня даже еще скучнее, и еще обыкновеннее.

Идут, идут… Еще новые повернули из за угла. Их очень много. И они так неловко все идут, точно в первый раз, точно ноги у них тяжелые и липкие и подошвы надо отдирать от тротуаров.

В окнах магазинов парусина, закрытые глава. Магазины не праздничные, нет, просто усталые и не хотят смотреть. А людей ужасно много. Никогда еще не было так много.

Это так думал мальчик; он стоял у окна с девяти утра, с той минуты, как напился чаю и кончил благодарить за подарки. Он все стоял и смотрел на улицу и ему было так скучно, что ни за что не хотелось приняться. Мальчика очень тянуло заплакать, точно его обидели и обманули. Опять-же, если бы это мать его обманула, он бы очень хорошо поплакал. Но совсем неизвестно кто обманул и кого, и зачем… Старшие тоже недовольны и все только едят. Им тоже скучно.

А не есть опять-же нельзя, думает мальчик, а то все испортится…

И потом ему тоже казалось, что лавочники должны все-таки любить свои всякие вещички, и он думал, что они непременно украсят их к празднику: в каждый перочинный ножик, например, воткнут по синенькому цветку, какие вчера продавали на улицах, а вокруг яичек будет мох и ленточки. И они с мамой будут долго, до самого вечера, ходить от окна к окну и все смотреть… А лавочники просто опустили парусину. Какой-же это праздник? Если не хотят, так и не надо. Совсем уж лучше не надо!

Им одевали белые платья и застегивали сзади… С прошлого года платья стали узкими, но от этого еще параднее. И потом целый день он боялся притронуться к игрушкам, чтобы не согрешить, точно нес маленькую чашечку с водой и боялся расплескать. И ему удалось сохранить свою святость совсем хорошо до вечера, до самой бархатной ночи.

Старшие поехали, а он стоял у окна и ждал. И над его головой катались громадные звоны круглыми и ужасно веселыми шарами. Становилось все темнее и радостнее. И наконец он заснул у окна. Так хорошо, особенно заснул…

Удивительная была ночь.

Синяя-синяя, и такая прозрачная, точно без воздуха. И от этого она была остановившаяся, затаенная, как-будто и в самом деле должно было случиться что-то.

По набережной ходили студенты и курсистки. Они не верили в праздник, но им было пусто сегодня и потому приходилось шуметь и толкаться. Там была одна девушка с белокурыми косичками, вокруг головы, и оттого, что у нее были очень уже свежие щеки и такая маленькая голова, — ей было очень скучно без праздника.

Она смотрела на скомканных старушонок, которые торопились, и ей казалось, что верующие такие счастливые. Она забыла, конечно, что и ее бы обманули, как мальчика, который будет завтра стоять у окна с девяти утра.

А с утра люди все шли по улицам, упорно куда-то шли, и их было так много, как никогда.