Опасная игра [Николай Андреевич Черкашин] (fb2) читать постранично, страница - 3

«органов» на пенсию, хотя в свои сорок пять мог бы служить и служить. Однако… Сказано — сделано. Рапорту об увольнении дан ход. Приказ подписан. Сегодня вручат «ценный подарок» — электробритву, скорее всего, зачитают дежурный адрес и свободен как танк.

Он красиво уходит — черт побери! — закрыв под занавес это дельце с маньяком. Послезавтра вернется из отпуска Махалин и пусть раскручивает дальше. Бутылку «Амаретто» с него бы взять за хорошую подставку. Как в бильярде: шар замер в устье лузы, слегка подтолкнуть его и все, и чахлый венок милицейской славы — статья в многотиражке, благодарность в приказе, тощая премия — украсит лысину коллеги.

Еремеев еще раз перелистал паспорт Табуранской. Карина Казимировна. Полька? Двадцати двух лет от роду… В дочки годится. Ну, и влипли же вы, гражданочка! Дважды влипли: и Вантузу в лапы угодила, и под колпак ФСК попала. Думал интердевочка, оказалась «проходчица».^[1] За такие дела, если ранее не судима, лет семь как минимум намотают. А впрочем, сейчас не те времена… Такую красотку да не выкупить?

Он еще раз полюбовался лисьим раскосом ее глаз. Хороша Маша, да не наша… Еремеев вздохнул и набрал номер справочной института имени Склифософского.

— Алло! К вам вчера поступила гражданка Табуранская Карина Казимировна. С электрошоковым поражением. Как она себя чувствует?

— Табуранская, Табуранская… Нормально себя чувствует. Сегодня ее и выписали.

— По какому адресу?

— А вы кем ей доводитесь?

Еремеев представился.

— Записывайте: Большая Черкизовская, дом двадцать шесть, квартира…

— Телефон есть?

— Есть. Сто шестьдесят один, двадцать два…

— Записал. Спасибо!

Пробежал глазами адрес и телефон — надо же — почти соседка! Двадцатипятиэтажный небоскреб был самым приметным зданием на древнем черкизовском тракте. Еремеев жил в соседнем доме — пятиэтажной «хрущобе», и в его окнах серо-голубая свеча жилой башни маячила вполнеба.

Посмотрев на часы, он набрал свой домашний номер. Трубка сначала зарычала, потом разразилась басовитым лаем.

— Дельф, это я! Слышишь?! Я скоро приду. Зайду только за «геркулесом» и сварю тебе кашу. Тебе и себе. Опять желудок ноет. Язва разыгралась. Потерпи еще немного. Ну будь, мой мальчик, будь!

Дельф… По утрам к кровати подходил большой улыбчивый волк — полуторагодовалая кавказская овчарка палевой масти. Тяжелой величавой поступью пес приближался к подушке и накрывал щеку хозяина широким горячим языком. Лизнув раз-другой, усаживался рядом и влюбленно следил за каждым движением Еремеева. Дельф — единственное в мире живое существо, для которого жизнь Еремеева что-то значила. В прошлом году он похоронил отца и развелся со второй женой. И теперь пребывал на белом свете один как перст.

С тех пор как домой ему стали звонить с угрозами бывшие «клиенты», Еремеев приспособил к аппарату нехитрое устройство из двух блочков, приподнимавшее трубку при нажатии на педаль. Пес быстро выучился давить при звонке лапой на педаль и рычать в микрофон. На голос же хозяина отвечал усиленным встроенным динамиком скулежом. На все остальные «алло» — грозным лаем, так что знакомые поначалу недоумевали:

— Где это ты так гавкать классно выучился?

— Да это у меня автоответчик импортный, — усмехался Еремеев, — самый модный в Европе.

Зато хамские звонки пошли на убыль.

Гавкать не гавкать, а вот рычать по-овчарочьи Еремеев и в самом деле выучился. Когда строптивый «кавказец» выходил из повиновения, Еремеев тихо, но грозно рычал, как, по его мнению, должен был рычать вожак стаи. И странное дело, пес, который в прыжке мог сбить атлета, а ударом лапы переломить волчий хребет, опускал широколобую башку и молча уступал.

Олег еще в школе мастерски подражал голосам птиц и животных, провоцируя кошек на ответное мяуканье, подзывая к себе кур-дурех или изумляя деревенских коров протяжным надрывным мычанием.

— Ну что, Питончик, все-таки решил уходить?!

Он вздрогнул. На край стола присела коллега — Татьяна Олейник. Крепко сбитая блондинка с голубыми ресницами и фиалковыми тенями на висках источала мятный запах «стиморола» и французской «Последней ночи».

— Уже ушел, — покосился он на ее круглое колено, обтянутое черным ажуром. Еремеев впервые видел Татьяну — каратистку и мастера спорта по пулевой стрельбе — в юбке. Та уверяла всех, что родилась в джинсах.

«В розовых, наверное», — ехидничали у нее за спиной паспортистки, полагавшие, что у тридцатипятилетней девицы со столь ярко выраженными мужскими увлечениями, как борьба и стрельба, не все в порядке в сфере интимной жизни.

— Зря. Лично мне очень жаль, что тебя здесь не будет…

— Соскучишься, приходи в гости.

— У тебя собака злая.

— Зато я добрый.

— А мне опять «расчлененку» подкинули! — вздохнула она. — Сама нарвалась… Позавчера еду в трамвае на Семеновскую, вдруг слышу: «Гражданин, у вас из портфеля кровь капает». Представляешь? А он,