2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
прошептал про себя капитан Арно и продолжил рассказ: — Приговоренный покорно позволил завязать себе глаза. Я быстро отвернулся и подошел к строю пехотинцев, уже изготовившихся к залпу. Аджюдан взмахнул шашкой. Раздалось двенадцать выстрелов.
Не праздное любопытство, а безотчетный ужас заставил меня повернуть голову к месту казни.
Несмотря на производимый ружейными выстрелами грохот, я услышал приглушенные звуки от ударов пуль, которые пронизывали грудь, дробили кости и раздирали в клочья кожу несчастного.
Обезумев, я сорвался с места, натолкнувшись на солдат, не менее меня взволнованных.
Раздался последний, одинокий и глухой выстрел. Это сержант, строго исполняя безжалостную инструкцию, произвел «ку де грас»[11], прикончивший беднягу.
Войска согласно традиции, прошли маршем перед казненным. Какой наглядный и ужасный урок для нарушителей закона — созерцание еще теплого тела, вздрагивающего в последних конвульсиях агонии.
Мы возвращались в казармы.
Я едва передвигал ноги, весь во власти тягостной сцены. И вышел из оцепенения от обращенных ко мне криков товарищей, возвращавшихся с совещания, где зачитывались очередные приказы.
— Ты — офицер! Да, да, офицер! — доносилось со всех сторон. — Официальный приказ будет завтра. Точно! Так сказал капитан. Да здравствует лейтенант Арно!
В полку меня любили и потому поздравляли горячо, искренне старались обнять, пожать руку. Зависти никто не испытывал.
Новость оказалась столь неожиданной, что поверить в нее было не просто, лейтенантские эполеты являлись мне только в призрачных мечтах.
Итак, самые сокровенные надежды становились явью. Завтра я стану офицером. Надо долго прослужить солдатом, чтобы оценить дистанцию, отделяющую бригадира или капрала от рядового. Вспомните, господа, те из вас, кто начинал в Сен-Сире:[12] разве не испытывали вы чувства гордого удовлетворения, когда поменяли школьную форму ученика коллежа на форму курсанта.
Моя радость не шла ни в какое сравнение с радостью капрала, впервые надевшего мундир с суконными нашивками. Рядовой кавалерист, получая это звание, сразу же вступает на ступеньку длинной иерархической лестницы, на вершине которой — маршал Франции, и отныне отвечает за все, что происходит в казарме. Обучает рекрутов, пользуется доверием командования, на нем держатся маневры. Короче, капрал со своими суконными нашивками становится важной персоной, ибо он и его ближайший командир — сержант — олицетворяют основу основ армейского порядка.
В какой восторг привели меня когда-то капральские знаки отличия! Ну а теперь я становлюсь офицером! Суконные нашивки, солдатский котелок, казарма, унтер-офицерское довольствие — отныне все позади. Завтра я одену офицерские эполеты и буду принадлежать к элите большой военной семьи, имя которой — французская армия.
У меня был близкий друг, как говорят «alter ego» — «мое второе я», эльзасец[13] по имени Фехтер. Наемниками-добровольцами мы вместе вступили в один и тот же полк и почти одновременно были произведены в унтер-офицеры. Это был умный парень, трудолюбивый, дисциплинированный, настоящий профессионал. О таких обычно говорят: далеко пойдет.
Естественно, я поспешил поделиться радостью прежде всего с ним — как ветер влетел в палатку и воскликнул:
— Старина! Свершилось! Мне присвоили звание! Теперь твой черед, друг. Ожидать осталось недолго. Уверен, первый же курьер из Франции принесет еще одно радостное известие. Можешь не сомневаться, я останусь для тебя все тем же. Старый друг — друг на всю жизнь.
Но Фехтер держался холодно, не выказал никаких чувств и, слегка оттолкнув меня, глухим, сдавленным голосом произнес:
— Прекрасно, прекрасно… Вы — офицер, очень рад. А моя очередь, как вы выразились, тоже придет…
— Ну стоит ли так расстраиваться, что за беда — извещение не пришло вовремя. В конце концов у нас обоих по шесть лет службы.
— У вас не так много времени сегодня, а нужно встретиться с новыми товарищами, ведь завтра — приступать к офицерским обязанностям. Я вынужден проститься, у меня была бессонная ночь: переписывал доклад для капитана. Страшно хочу спать. До завтра, мой лейтенант.
Я вышел из палатки, не придав ни малейшего значения странному поведению друга. Его холодный тон и нежелание говорить вначале не показались мне оскорбительными.
Волнения этого утра: прощальные слова казненного, жуткие конвульсии его тела, известие о новом назначении, столь желаемом, сколь и неожиданном — все перепуталось в голове. Она была настолько переполнена самыми противоречивыми мыслями, трагическими и радостными, что утратила свою привычную ясность, способность объективно оценивать факты.
Во время завтрака я задумался, стал вспоминать в деталях разговор с Фехтером, но, странное дело, слова его по-прежнему казались мне обычными, естественными. По доброте душевной я не мог
Последние комментарии
22 минут 41 секунд назад
52 минут 9 секунд назад
57 минут 23 секунд назад
1 час 20 секунд назад
9 часов 12 минут назад
23 часов 6 минут назад