Лед, война и яйцо вселенной [Дэвид Нордли] (fb2) читать постранично, страница - 3

осталось не так уж много. Доброго цикла, Хелицерис.

— Доброго цикла, сэр.

Он пополз прочь, ловко лавируя между торосами и глыбами льда, слабо освещенными сонарным эхом десятков и сотен звуков живой природы. Профессор любил выражаться высокопарно, однако я все равно был благодарен ему за то, что он отправился так далеко от Университета, чтобы проведать меня. Дно Длинной Долины, подверженное частым теплопадам, было местом труднопроходимым и уединенным; здесь никто не жил, а профессор всегда с трудом расставался с удобствами, которые предлагала цивилизация.

Разумеется, я был не прочь отыскать залежи драгоценных легкамней, однако эго не было главной целью моей работы. Совсем другое волновало меня, не давая покоя. Как глубоко я сумею пробиться сквозь лед? Длинная Долина представляла собой очень глубокий геологический разлом, ее дно находилось на максимальном удалении от Центра и гипотетической Страны мертвых. Периодические теплопады углубляли Долину еще больше, так что с самого начала я получил неплохой шанс.

Но что скрывалось подо льдом?

Теологи утверждали, что наша вселенная — всего лишь пузырек в бесконечно большом объеме льда, и официальная космология была вполне согласна с этой точкой зрения. Вопрос, на который я так хотел найти ответ, явно отдавал ересью, но, к счастью, в Длинной Долине священнослужители никогда не пользовались такой властью и влиянием, как, например, в Западной империи. В последнее время некоторые прогрессивно настроенные геометры и математики даже выдвинули теорию, согласно которой лед был конечен, но не ограничен. Иными словами, если бы я сумел копать вглубь вечно, в конце концов я бы оказался на «другой стороне» вселенной — точно так же, как если бы я двигался вместе с течением на запад от Длинной Долины, то в конце концов вернулся бы к начальной точке своего путешествия с востока. Эту последнюю задачу легко можно было представить в системе трех координат, однако вопрос о конечном, но не замкнутом пространстве мог быть решен только в системе с четырьмя измерениями.

От размышлений у меня даже заболела голова, да я и не особенно верил в новую теорию. Я твердо знал только одно: что-то проникает сквозь лед снизу — что-то, что позволяет расти ледяным деревьям, траве и кустам. И это что-то не поступало к растениям сверху, из Центра, ведь они продолжали развиваться даже будучи укрытыми. Кроме того, их рост подчинялся вполне определенному циклу. Для меня это могло означать только одно: там, подо льдом, находится нечто такое, что само подвержено циклическим изменениям.

Размышляя об этом, я извлек из нагрудного кармана мой драгоценный легкаменный топор и тщательно привязал ремешком к поясному ремню, чтобы он случайно не улетел. Затем я вернулся по тропе к яме, в которой работал, продолжая на ходу раздумывать о возможном устройстве вселенной. Согласно теории веса, разработанной майором-лектором Хватацер, вода воздействовала на предметы, обладающие меньшей, чем у нее, плотностью, заставляя двигаться от Центра к периферии. Благодаря этому мы сами имели вес и могли твердо стоять на льду. Но если развивать эту теорию дальше, размышлял я, должна существовать какая-то сила, которая заставляет лед двигаться к Центру, противодействуя давлению воды, иначе наша вселенная давно бы взорвалась. Следовательно, подо льдом тоже должен быть слой воды или нечто подобное. Что именно, я сказать не мог; бесспорно было только одно — это «нечто» должно либо формировать легкамни, либо, как минимум, пропускать их через себя. И если мне удастся их добыть, подумал я, мой народ получит необходимые военные материалы для защиты собственной свободы и независимости.

У края шурфа я ненадолго замешкался, осматривая установленное здесь лабораторное оборудование, а затем спустился по веревке с завязанными на ней узлами на дно. Работа моя была довольно однообразной. Тридцать взмахов топором, потом небольшой перерыв, за время которого тело успевало восстановить запасы энергии, а вырубленные куски льда — осесть. Чтобы углубиться на пол-локтя, я потратил почти половину малого цикла.

Каждый раз, прежде чем снова взяться за топор, я прижимал антеннулы к гладкой, твердой поверхности моего ледовизора, посылал импульс, а потом высматривал на экране слегка размытые темные пятна, которые бы указывали на скрытые в толще льда легкамни, но ни один мне пока не попался.

Прошла еще четверть малого цикла, и тут я заметил нечто странное.

Примерно половина экрана ледовизора выглядела теперь темнее, чем другая. Легкамень? Не похоже. Изображения легкамней были достаточно контрастными, хотя и нечеткими, и я был уверен, что ни с чем их не спутаю.

Еще никогда мне не доводилось сталкиваться ни с чем подобным.

Приподнявшись на четырех ногах, я внимательно осмотрел ледовизор. Сконструированный на базе теории акустического зрения профессора Ледоколсона, он состоял из нескольких усеченных конусов, обращенных широкой стороной вниз. На верхней,