Отпусти народ мой... [Ирина Левитес] (fb2) читать постранично, страница - 3

родные поддерживали и ободряли Лелю. Но она прекрасно понимала, что это наигранный оптимизм. Без ее зарплаты семье стало совсем туго. Еще до увольнения Леле приходилось с микроскопической точностью распределять доходы. Даже завела конверты с надписями: «питание», «коммунальные платежи», «телефон», «одежда» и раскладывала в них рубли и трешки. В целях экономии, обшивая всю семью, покупала обрезки тканей в магазине «Лоскуты» на улице Жданова. Доставался кусок ткани поменьше — было новое платье у кого-то из девочек, а если отыскивался отрез побольше — обновка светила взрослым. И так приходилось экономить во всем, считая и выгадывая каждую копейку.

И Леля вновь звонила, бегала, искала… К тревоге и бесплодным поискам работы присоединялась обида за то, что ее сократили несправедливо. Она постоянно думала об одном и том же. Ладно, пусть руководство института не учло, что у нее на руках куча иждивенцев: муж — инвалид войны, между прочим; двое детей и трое стариков. Но некоторые бездельники остались в проектном институте, чтобы с утра до вечера пить чай, трепаться и ничегошеньки не делать!

Сослуживцы искренне и вполне справедливо считали, что проекты выходят в срок в основном благодаря Леле. Весь день, зачастую прихватывая обеденный перерыв, она стояла за кульманом. Со стороны казалось, что рейсшина сама двигается по ватману, а остро заточенный карандаш легко порхает, повинуясь маленьким ручкам. Ее проекты были смелыми и талантливыми, а качество чертежей безукоризненным. И для всех давно уже стало привычным, что Леля не подведет, Леля вывезет; если нужно — свернет рулон чертежей в тубус, возьмет домой и всю ночь и даже воскресенье будет работать. А утром в понедельник небрежно протянет цилиндр руководителю отдела и легко бросит: «Все готово!»

Ее в отделе любили за легкий характер и «активное участие в общественной жизни». Эта самая жизнь, как водится, была настолько интенсивной, что по праву могла быть приравнена к основной работе. Леля была непременной участницей заседаний профкома и месткома, коммунистических субботников и битв за уборку, спасение и сохранение урожая в подшефном колхозе.

И вдруг месяца три тому назад почувствовала, что вокруг нее что-то происходит. Неотвратимо возводилась стена отчуждения, недомолвок и иносказаний; вначале зыбкая и призрачная, она с каждым днем становилась все реальнее, не пропуская ни одного луча света из прежней спокойной жизни.

По институту поползли слухи о сокращении штатов. Леля догадывалась, что это в первую очередь относится к ней, но в глубине души надеялась, что все останется по-старому. Разумные люди не разбрасываются ценными кадрами. Но интересы дела, по-видимому, никого не волновали. Были другие причины, более веские, по которым Леле не оставалось места в дружном, сплоченном коллективе, в едином порыве выполнявшем планы социалистического строительства. Мутная волна несправедливости подхватила ее и выплеснула на улицу за порог родного института. Началась новая жизнь, полная обиды, разочарования и долгих поисков работы.

* * *

Нина маялась от скуки. Она проснулась в полседьмого, наспех умылась холодной водой из-под крана в кухне, натянула прошлогодний сарафан, из которого успела вырасти, и отправилась во двор. Ждать, когда проснутся Лера и Женя. Тогда можно будет проскользнуть в кухню и, сидя на «своем» табурете, следить за миллионом всяких дел, которые одновременно делает тетя, успевая повоспитывать Нину. А еще сегодня есть надежда уговорить Лелю пойти на пляж. Но это при условии, что она все-все сделает. Поэтому Нина будет сидеть тихо, как мышка, чтобы не мешать.

Она бродила по двору, окруженному сараями, набитыми всякими нужными вещами, не помещавшимися в тесных квартирах: цинковыми корытами, баками для кипячения белья, велосипедами, инструментами и просто хламом, который выбрасывать ни в коем случае нельзя: а вдруг пригодится? Еще в сараях были аккуратные поленницы дров. Квартиры в трехэтажном кирпичном доме, построенном задолго до революции, отапливались печами. У Нины дома печь высокая, до потолка, покрытая изразцовой плиткой. Но сейчас топить не надо. Лето. Жарко. Хотя еще раннее утро, но солнце уже начинает припекать.

Девочка походила по траве, устилавшей двор, и спряталась в беседке, увитой виноградной лозой так плотно, что внутри всегда было сумрачно и прохладно. На влажной земле стояли деревянные скамейки, сколоченные соседом дядей Петей-рыбаком. Здесь было любимое место обитателей дома — и детей, и взрослых. Все лето беседка гудела, как улей, наполненная смехом и разговорами.

Но сегодня она сидела в сыром полумраке одна. Может быть, уже можно к Леле? Вышла и позвала бабушку:

— Ба! Который час?

Бабушка выглянула из окна:

— Восемь пятнадцать.

— Ба! Уже можно к Леле? — заныла девочка.

— Ниночка! Сколько раз я тебе объясняла: неприлично тревожить людей в такую рань. Дай людям отдохнуть.

— Ну я уже больше не могу. Я тихонечко постучу