Цвет фона черный светло-черный бежевый бежевый 2 персиковый зеленый серо-зеленый желтый синий серый красный белый
Цвет шрифта белый зеленый желтый синий темно-синий серый светло-серый тёмно-серый красный
Размер шрифта 14px 16px 18px 20px 22px 24px
Шрифт Arial, Helvetica, sans-serif "Arial Black", Gadget, sans-serif "Bookman Old Style", serif "Comic Sans MS", cursive Courier, monospace "Courier New", Courier, monospace Garamond, serif Georgia, serif Impact, Charcoal, sans-serif "Lucida Console", Monaco, monospace "Lucida Sans Unicode", "Lucida Grande", sans-serif "MS Sans Serif", Geneva, sans-serif "MS Serif", "New York", sans-serif "Palatino Linotype", "Book Antiqua", Palatino, serif Symbol, sans-serif Tahoma, Geneva, sans-serif "Times New Roman", Times, serif "Trebuchet MS", Helvetica, sans-serif Verdana, Geneva, sans-serif
Насыщенность шрифта жирный
Обычный стиль курсив Ширина текста 400px 500px 600px 700px 800px 900px 1000px 1100px 1200px Показывать меню Убрать меню Абзац 0px 4px 12px 16px 20px 24px 28px 32px 36px 40px
Межстрочный интервал 18px 20px 22px 24px 26px 28px 30px 32px
class="poem">
Гребок совьется раковиной белой
и встанет, будет ждать, хоть и ушла галера.
И свист, что птица вынула из горла,
застыл, как оловянный воин с саблей,
и ждет, когда она вернется.
Улисс ушел, а человечье тело
стоит, словно хлопо к,
как светоносный отпечаток иль юла.
Стоит, не распадаясь.
Краб побережье измерит, а небо — луна,
и где шире клешни — туда оно и войдет.
И кораллом солдат растет — как в рукав из льна
пустотелый воздух, плывущая связь пустот.
Шире ль объятья охапка смертная, впопыхах?
Крабу какому красный снести стакан?
И пузырится в ней воздух в кузнечиках-битюгах,
и Ионин лоб приклеен, как ураган.
Дудка дикая скрепится, склеится, пропоет,
в дом лучи войдут, крепкие, как стволы.
Новый век, как яблоко, настает,
ты зарой его под окно, в белый слой золы.
Чтоб созвездия мимо плыли в горящих своих плотах,
как орган лесосплава спускает бревно за бревном,
чтобы ангелу пела мулатка с аккордеоном в руках,
строя огненный дом бытия, как корзину с цветком.
Чем корявей ребро, тем больше в него войдет
воздуха, мощного, как бомбардира ядро,
там и встанет клубок, и туда тромбон пропоет
белой осью морей, идущей через бедро.
Отчего же земля одевает грудь одеялом —
ей другое назначено слово и голос другой.
Ходит в поле лиса откровеньем кровавым и малым,
мускул нового мира кругля и являя собой.
А фугасную землю сперва надо вынуть из клети
позабившихся ребер, чтоб выпал котел пустоты,
чтоб входили туда, словно яблоки, белые дети,
возводя из берцового света дома и мосты.
Череп волка и воина — только ли щебень, щебенка?
Крылья бабочки снова из детских лопаток растут.
Стол белеет, и дудки поют, и выводят теленка.
Холм могильного света, как сын обретенный, разут.
Внутренний ветер ходит кругами, как мастерок Давида —
строителя, ширится мировое лягушечье древо,
в душу Георгия вкопано, посажено и зарыто,
и воздушные змеи в ней мерят собою небо.
В бурунах стоит воин, как погружается наутилус,
все, что от мира осталось, — нить соответствий,
словно ладонь расширилась, натрудилась,
проросла кристаллами света, растаяла в занавеске.
Его правда накрыла, словно полдень лучом цикаду —
светоносных отрезков лес движется, словно поршни,
ткет весь мир, к бытию восставляя и град и брата,
разрежаясь обратно в свет, безрукий, родной, порожний.
Он же ходит по кругу, как кукла, с копьем своим тонким,
с драконом, заряженным, как паровоз, поршнями света,
и как жизни куб, его экскаватор из неба
вынимает и кладет в глину и дождь ребенка.
Ах, не все ли мы состоим из охапки
света да боли в груди — врасплох, вполнеба! —
не из жил вещества, а из одной огранки,
как земля из звезды или лучи — из хлеба.
И играет ничьим веществом, нижет Георгий змия,
строит Георгий дом для людей и леса,
и ребра, как сруб, кладет вовнутрь золотые,
и небо вставляет в грудь взамен стеклореза.
Есть растворяющий конец водоворота,
и есть — творящий. Есть леса без крон,
есть звезды без ворот, есть ворот и ворота,
где встал лишь света ковш как мера всех времен.
Его вложить в базилику и в клетку
живой груди — вот тяга и тоска.
И кров сужает мир, но изощряет сетку —
сетчатки луч: лучину для зрачка.
Он слово слышит, как форель немую,
и в авиатрубе светла ладонь,
что вложена не в рану копьевую,
а в Духа-мальчика, в рождающий огонь.
Как танкер носом встал, ловя звезду и крышу,
встал Ангел на порог. И небо спит, как лев,
в твоей груди. И груз земли и мыши
осилит чистый лоб, от буквы побелев.
Последние комментарии
15 часов 28 минут назад
15 часов 29 минут назад
15 часов 37 минут назад
15 часов 45 минут назад
16 часов 43 минут назад
17 часов 1 минута назад