За линией Габерландта [Вячеслав Иванович Пальман] (fb2) читать постранично, страница - 2

они непрозрачные и тяжелые. С грохотом падают волны на прибрежные камни, но не выносят на берег заманчивых водорослей и цветных медуз; лишь изредка выбросят они на гальку то почерневший обломок доски, то большую и таинственную ноздреватую рыбью кость, то нежную молодую лиственницу, вырванную с корнем где-то на далеком-далеком острове.

Зимой море долго и упорно борется с морозом. Уставши к декабрю от неравной борьбы, оно забудется на день-другой, и тогда мороз живо накроет ленивые, отяжелевшие волны искрящимся льдом, а холодный ветер пустит по льду поземку и весело загудит над скованной бездной, довольный своей победой. Но проснется отдохнувшее море, задышит на нем лед, треснет во всех направлениях и пойдет носиться глыбами на разъяренных волнах, бить по камням и в борта неосторожных судов. И только когда снова устанет и уляжется море, мороз подкараулит его еще раз, за одну ночь схватит разбитые льдины, спаяет их, посыплет сверху снегом, и надолго застынет море хаотическим нагромождением торосов — ни пройти, ни проехать. Так и спит оно, тяжко вздыхая подо льдом всю зиму, до самого мая, пока не явится ему на помощь яркое солнце и не растопит толстую ледяную кору…

Смотреть на Охотское море с берега, отступив на безопасное расстояние от алчно-бушующих волн, куда лучше, чем с борта корабля, который — будь он самым большим — является просто игрушкой во власти многометровых провалов и гор, устроенных штормом на потеху разгневанной природе.

Недолго пробыл я на новом месте. Последовал еще один вызов в управление, короткий разговор, рукопожатие, и ранней весной 1940 года меня направили в другой совхоз, тоже на берегу Охотского моря, но за полтораста километров на запад от Магадана. С веселым сердцем, преисполненный молодого энтузиазма, тронулся я по знаменитой Колымской трассе на сорок второй километр, чтобы там, в маленьком поселке на шоссе, дождаться обоза и ехать дальше лошадьми по тайге и замерзшим рекам к своему совхозу.

Была ранняя весна, мартовское солнце уже припекало, но деревья все еще стонали по ночам от свирепого мороза и снег блестел под лучами холодно и неласково. Для этого времени тулуп был самой подходящей одеждой, а горячий плиточный чай — самым необходимым напитком для всех, кто находился в пути. Вскоре из совхоза прибыл транспорт, и через день мы тронулись в нелегкий дальний путь.

Дорога уже почернела, но держалась крепко; маленькие мохнатогривые лошадки весело бежали по извилистой лесной тропе, то и дело ржали, смущая великое молчание тайги. Деревья по сторонам стояли тесно и задумчиво, разукрашенные инеем, нестерпимо блестели на солнце, словно призраки, сотканные из света, синевы и причудливых линий. Над ручьями и речушками, пересекавшими наш путь, висел густой пар. Вода, сжатая льдом сверху и мерзлотой со дна, выходила из-под берегов и растекалась по снегу наперекор морозу. Наледи заставляли нас делать крюк далеко в сторону, сани с трудом пробирались по кустам и лесным завалам. Трудный путь И для лошадей и для людей. Какова же была наша радость, когда впереди залесенная падь вдруг оборвалась пустотой, и в этой пустоте возникли очертания белого ледяного припая. Море! Мы опять вышли к морю. Лошади побежали веселей; ездовые стряхнули усталость, завозились; послышались крики, ржание, лай собак, и наш обоз вскоре выскочил из таежного распадка на солнечный простор берега, где было так светло и радужно, что на миг все зажмурились от боли в глазах.

Знакомое зимнее море лежало бесконечной белой простыней до самого горизонта. Льды, поломанные приливами и штормами, неподвижно стыли, как в некоем сонном царстве, застигнутые внезапным приказом злой волшебницы. Изумительная тишина стояла над морем; редкие чайки молча пролетали над берегом и быстро удалялись на юг, в сторону открытой воды. Теснота лесных дорог сменилась теперь безграничным простором. Наш путь дальше продолжался вдоль моря, местами по берегам заливов, местами по кромке стланиковых зарослей, согнувшихся от свирепого ветра, и только раз или два неприветливые береговые прижимы заставляли свернуть далеко в лес, в объезд какой-нибудь слишком уж крутобокой прибрежной сопки.

Этот трехдневный путь хорошо запомнился мне потому, что именно тогда я волею случая наткнулся на документы, с которых мы и начнем разговор о Зотове. Но об этом чуть позже.

В обозе у нас было семь лошадей и семь саней-кошевок, с разводами и плетеными днищами, легких, сделанных сплошь из дерева, без подрезов и каких бы то ни было премудростей, которые, может быть, и украшают выезд, но в тайге абсолютно лишние. Семь ездовых знали свое дело. Эти молодые парни, веселые, здоровые, привыкли к ветрам, морозам и трудностям передвижения в тайге. У них по всему побережью имелись знакомые и даже родные, так что о ночевках мы не беспокоились. Нас встречали дружелюбно и с нетерпением ожидали рассказа о городских новостях и таежных происшествиях.

Вторую ночь после выезда мы провели в крупном