Этот долгий полярный день (Страницы из североморского дневника) [Николай Григорьевич Михайловский] (fb2) читать постранично, страница - 3

появился еще и Мончегорск — в будущем крупный поставщик никеля стране. Было много интересных мест на Кольском полуострове, но, должен сознаться, особо притягательной силой обладал Мурманск, где, казалось, скрещивались все пути-дороги.

Нашего брата привлекала неповторимая северная экзотика — эта постоянная смена полярного дня и полярной ночи, опасная борьба людей, отправляющихся из Мурманска к далеким арктическим зимовкам или на рыбный промысел и вынужденных вступать в поединок с суровым штормовым морем. С легкой руки журналистов Мурманск называли: «Северная столица», «Ворота в Арктику», «Окно в мир»...

Город этот сохранился в моей памяти в вечном кипении жизни: в лязге портовых кранов и лебедок, в разноголосых гудках буксиров, пароходов, паровозов, в потоках машин, нагруженных апатитом, лесом, бочками сельди, в запахе свежей трески.

Рыбаки торгового флота, моряки, работающие в порту и плавающие по морям и океанам, — все они были люди крепкие, веселые, общительные, любившие вечерком посидеть компанией за семейным столом или собраться в ресторане, поговорить о делах, выпить, побалагурить. Многие из них исколесили всю страну и только в Мурманске обрели оседлость, и только этот город пришелся им по душе, о нем говорили тепло и уважительно.

И те же самые пути-дороги, которыми мы шли, ехали, летали в мирное время, нередко в годы военного лихолетья приводили нас в знакомые места, что было особенно радостно и волнительно. Так, в 1942 году мне довелось снова отправиться в Заполярье в качестве военного корреспондента «Правды».

Стояла крепкая русская зима. По обеим сторонам пути высились снежные горы, даже деревья утонули в сугробах. Навстречу нам тянулись длинные железнодорожные составы с военными грузами для фронта, прибывшими в нашу страну через Мурманский порт. Где-то в поле, среди нескончаемых снегов, поезд остановился, и мы стояли ровно десять часов, стараясь переждать светлое время, чтобы не попасть под бомбежку. Тронулись только с наступлением темноты.

На Кировской дороге не уцелела ни одна станция. Воздушные налеты, пожары — все это было обычное, будничное... На станции Полярный круг вдоль полотна дороги мы увидели совсем свежие воронки. Дома словно обрушились под своей собственной тяжестью. Под откосом валялись вагоны, разбитые, изрешеченные бомбами. Налет был всего несколько часов назад, а железнодорожники уже подвозили на подводах шпалы и восстанавливали путь.

...Поезд подошел к Мурманску в два часа ночи. Мы вышли из вагона. Кругом было темно, пустынно и удивительно тихо, что совсем не вязалось с войной и опасностью, нависшей над городом, о котором очень тревожно говорилось в сводках Совинформбюро.

В этот ночной час я увидел Мурманск совсем другим — мертвым, сонным и, казалось, вконец разрушенным. На месте вокзала чернели одни развалины. У подъезда, где обычно стояло много машин, топталась одинокая лошаденка, запряженная в сани-розвальни.

Свистел ветер, мела пурга, снег слепил глаза. По знакомой дороге я поднялся в гору и среди скелетов зданий, особенно неприглядных в темноте, искал гостиницу «Арктика», что всегда была для приезжих гостеприимной обителью.

Пробираясь на ощупь, я поравнялся с каким-то человеком и спросил:

— Как пройти в гостиницу?

— Да вы рядом стоите. Вот дверь, — пробасил неизвестный и пошел дальше.

Я открыл дверь, вместо вылетевшего стекла забитую фанерой, и вошел с волнением, какое испытываешь после долгой разлуки с родным домом. И до чего же приятно было застать все на своем месте: вестибюль с теми же мягкими креслами и коврами, с той же огороженной стеклянной будкой, в которой восседала портье — маленькая, круглая, как шарик, Дора Яковлевна, со своим черным пушистым котом — бдительным стражем гостиничного буфета.

Дора Яковлевна посмотрела на меня удивленными глазами, точно я явился с того света.

— Откуда вы? — спросила она и, не дождавшись ответа, стала рассказывать: — А мы-то живем как в аду. Вам посчастливилось. Нелетная погода. А то каждый день в шесть вечера прилетают, проклятые, и до шести утра не дают покоя... Вас в каком этаже поселить?

— Все равно.

— Давайте в первый, ближе к убежищу...

Она взяла ключ, и мы пошли в конец коридора. Впереди нас невозмутимо-важно шагал черный кот, сверкая в темноте зелеными глазами.

Я вошел в номер. И здесь все было по-прежнему: кровать красного дерева, покрытая коричневым покрывалом, тумбочка, письменный стол с лампой под зеленым абажуром, ковер на полу. Правда, в комнате ощущалась прохлада, и это не создавало привычного уюта.

Война шла везде. Везде по-разному. Но повсюду — с жертвами и бесконечными лишениями.

Все, чем люди жили, к чему привыкли, что вошло в плоть и кровь, что было дороже самой жизни, казалось, уходит от них. Они не могли со всем этим расстаться. Лучше погибнуть, но здесь, при защите своего родного города. Так думали жители Ленинграда, находившиеся в кольце блокады, и севастопольцы, ютившиеся под