Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои! [Патрик де Фюнес] (fb2) читать постранично, страница - 2

class="book">Патрик Мои родители появились на свет в одном и том же 1914 году, накануне Первой мировой войны. В день перемирия в 1918 году, в то самое время, когда все колокола Курбевуа возвещали победу, маленького беспечного Луи де Фюнеса интересовали лишь редиски, которые он выдергивал в семейном огороде. Его отец Карлос де Фюнес был жив. Будучи испанцем, он не подлежал призыву в армию и таким образом остался в живых.

Десятью годами раньше Карлос бежал из Испании, похитив мою бабку Леонор Сото де Галарца, в которую влюбился в Мадриде. С первой же встречи девушка не осталась равнодушной к шарму этого красивого андалузского адвоката, но родители не одобрили ее выбор, мечтая для нее о другой партии. Когда же претендент на ее руку посмел обратиться к ним за их согласием, они просто-напросто выставили его за дверь. Запертая в своей комнате, Леонор находилась день и ночь под неусыпным оком дуэньи, похожей на Алису Саприч в «Мании величия». Несмотря на принятые меры, влюбленные сумели бежать совсем как в романах. Зная свою бабушку, я не удивлюсь, если окажется, что она спускалась из окна с помощью простыни… Голубки благополучно пересекли границу и поселились в Курбевуа, близ Парижа. В 1906 году появилась на свет Мари (по прозвищу Мина), в 1910-м Шарль и спустя четыре года Луи. Затем семья переехала в коммуну Бекон-ле-Брюйер, где мой отец провел свои молодые годы.

Не имея права на адвокатскую практику во Франции, дед решил заняться изготовлением искусственных изумрудов. Идея была довольно смелая, если учесть, что он страдал дальтонизмом. Для него что красный цвет, что синий, что зеленый — все было едино. Отличать ему удавалось лишь черное от белого. Шестилетнему Луи приходилось подсказывать деду, какого цвета были его опытные образцы.

— Скажи, малыш, какого цвета этот камешек — зеленый или голубой? — спрашивал он

— Но он… желтый.

— Папа был истинным художником! — рассказывал мой отец. — Он отличался уравновешенным и спокойным нравом. В доме его не было слышно. Он был отменно вежлив, с большим чувством юмора, вот только повседневные заботы его не очень волновали. Большую часть времени он проводил в кафе. Это был истинный южанин!

К счастью, моя бабка Леонор была женщина с головой и умудрялась все же прокормить семью. Общаясь с продавцами мехов, она направляла к ним дам из общества. С ловкостью хорошей актрисы ей удавалось их убедить, что манто из норки сделает их похожими на Грету Гарбо.

Затем наш дед отправился в Венесуэлу, надеясь там преуспеть. Письма от него приходили все реже. А мой отец оказался в интернате зловещего коллежа в Куломье.

— Дети мои, вы никогда не будете жить в пансионе, — часто повторял он нам. — Мы там мерзли зимой, а мне было лишь десять лет. Никто не приходил меня проведать. Это была настоящая тюрьма!

Спустя три года Леонор отправилась на поиски блудного мужа. Забрав Луи из коллежа, она поручила его заботам доктора Пуше, заправлявшего в долине Шеврез приютом для брошенных младенцев. Сей врач якобы изобрел микстуру, способствующую быстрейшему росту детей. Моя бабушка надеялась, что этот сироп будет полезен ее сыну, на ее взгляд, очень маленькому для своих лет. У доктора Луи чувствовал себя как рыба в воде. Он был счастлив оказаться подальше от Куломье, катался на велосипеде, укачивал младенцев, совал им в рот соски. Так продолжалось до тех пор, пока его мать не привезла домой мужа, который, подхватив туберкулез, стал тенью самого себя. Боясь заразить сына, он не поцеловал Луи, а только протянул ему дрожащей рукой крошечное чучело. «Это колибри, самая маленькая птичка в мире, — заверил он его между двумя приступами кашля. — К тому же «колибри» на арго означает «изумруд»!» Всю жизнь отец не расставался с набитой соломой птичкой.

Ему приходилось по нескольку раз в день опрыскивать антисептиком квартиру, дабы избежать заражения. Потом дед вернулся один в Малагу, где и умер 19 мая 1934 года.

В тот самый день, когда 25 октября 1957 года умерла, в свою очередь, моя бабушка, отец играл в пьесе Саша Гитри^[1] «Давайте помечтаем». Он был потрясен, но не счел возможным сорвать спектакль. Сопровождавшая его мама говорила, что никогда он не играл лучше, чем в тот вечер.

Моя бабушка, несмотря на сильный, не лишенный шарма кастильский акцент, хорошо говорила по-французски. Мы приходили к ней в гости каждое воскресенье. Она обращалась к отцу по-испански, но он плохо изъяснялся на нем и отвечал ей на том, на котором думал, — по-французски.

Прирожденная актриса, она всякий раз при расставании с нами разыгрывала целый спектакль. Сжимая нас в объятиях, произносила бесконечную тираду: дескать, мы видим ее в последний раз. Мы оставляли ее сидящей в кресле, с руками, прижатыми к сердцу, словно готовому вот-вот разорваться.

Луи де Фюнес часто вспоминал ее в своих интервью, утверждая, что она первая научила его играть комедию. Он даже сравнивал ее с Рэмю^[2], а однажды рассказал