Весенний снег [Владимир Дягилев] (fb2) читать постранично, страница - 84

свежеразметенные Дорожки, и сам памятник, строгий и гордый.

Стоял легкий морозец. Под ногами похрустывал песок, которым были посыпаны подходы к монументу.

Особое чувство охватило Веру Михайловну- не горя, не отчаяния, а непривычной, светлой, щемящей тоски.

Вроде бы после стольких лет разлуки она вновь встречается с мамой, с воспоминаниями, с тем, что осталось в памяти.

Вот она совсем крохотная — было ли это? — просыпается от ласкового маминого голоса: "Вставай, доченька, дед-мороз приходил, елочку принес".

Вот она порезала палец, бежит в слезах к матери и слышит поразившие ее слова: "Вот это дочка! Вот это герой! И даже не заплакала".

Последние воспоминания, уже блокадные. Мама шепчет ей: "Главное карточки. И мою возьми. Сохраняй их и выживешь".

"Так мало", — устыдилась Вера Михайловна, удивляясь тому, как немного она запомнила частностей, зато запомнила, сохранила большое, общее чувство: мама была доброй, ласковой, красивой. Мама была-мамой.

И тут она подумала: "А как Сереженька воспринимал меня?" Этот переход от далекого прошлого к близкому настоящему не выбил ее из колеи, не расстроил. Все слезы уже вышли, и она смирилась с потерей, только сейчас, в это мгновение, в ее сердце как бы объединились две потери — матери и сына.

"Но я не одна такая, — утешила себя Вера Михайловна, посмотрев вокруг и вспомнив, что здесь, на Пискаревке, похоронены многие тысячи людей. — И, верно, после них остались такие же, как я…"

Они приблизились к самому памятнику, и Вера Михайловна положила на заиндевевшие ступени свой букетик. Цветы блеснули под солнцем, как капельки крови.

И это сравнение вновь вернуло ее к мысли: "Я не одна, и моя потеря всего лишь капелька".

Сознание, что она не одна со своим горем, не уменьшало его, но как бы растворяло и облегчало душу.

— И ему бы тут быть, — неожиданно произнес Никита. — Помнишь, что на похоронах сказал профессор?

"В данном случае мы имеем дело с еще одним осколочком войны".

Вера Михайловна еще ниже склонила голову.

Обратно они решили идти пешком, пока не устанут.

На самом выходе с кладбища Вера Михайловна еще раз оглянулась. Ее гвоздики горели на солнце и были видны даже издали, Или это ей так показалось?

— Жил наш Сереженька, как весенний снежок, недолго… — тихо, как бы для себя, сказала она. — Порадовал нас — и растаял…

Никита ничего не ответил, только крепче прижал ее к себе.

— А ежели кто родится… — после долгой паузы осторожно произнес Никита. — Ну и подрастет, конечно, способности объявятся, то учиться сюда…

Уловив слово "учиться", Вера Михайловна вспомнила школу, своих учеников.

— Как-то там мой класс? Не забыли меня?

— Еще чего, — прогудел Никита.

Дорогу переходил детский садик. Впереди воспитательница, за нею парами детишки. Воспитательница то и дело оглядывалась и поторапливала малышей, но хвост все равно отставал. Здесь играли. Трое девочек пели недружно, но очень рьяно:

Антошка, Антошка,

Пойдем копать картошку…

Тот, кому адресовалась песенка, с лопаткой в руках, шел переваливаясь и будто не обращал внимания на дразнилку.

Антошка, Антошка…

Он не выдержал, отмахнулся лопаткой. Девчурки, повизгивая, засмеялись.

— Быстрее, девочки, — сердилась воспитательница. — Но дети через секунду снова подхватывали:

Антошка, Антошка…

Вера Михайловна и Никита остановились, взялись за руки и долго смотрели вслед детям.

1975–1976