От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
Слог хороший, но действие ГГ на уровне детсада. ГГ -дурак дураком. Его квартиру ограбили, впустил явно преступников, сестру явно украли.
О преступниках явившихся под видом полиции не сообщает. Соглашается с полицией не писать заявление о пропаже сестры. Что есть запрет писать заявление ранее 3 дней? Мало ли, что кто-то не хочет работать, надо входить в их интерес? Есть прокуратура и т.д., что может заставить не желающих работать. Сестра не
подробнее ...
пришла домой и ГГ отправляется в общественную библиотеку, пялясь на баб. Если ГГ и думает, то головкой ниже пояса. Писатель с наслаждением описывает смену реакции на золотую карту аристо. Диалоги туповатые, на уровне ребёнка и аналогичным поведением. История драки в школе с кастетами и войнами не реально глупая. Обычно такие тупые деологи с полицией, когда один сознаётся в навете оканчивается реальным сроком. Когда в руки ГГ попали вымогатели с видео сестры, действия ГГ стали напоминать дешевый спектакль. Мне данный текст не понравился, сказочно глупый.
ответит на сигнал, то тогда я получу шанс — первый п последний реальный шанс! — превратить желаемое в сущее… Как много «если», а шанс — один.
Я оглядываюсь — аккуратно, не поводя головой. Рядом почти нет мужчин, а те, что есть, непохожи на агентов. Впрочем, черт их разберет, кто есть кто. Не проворонить бы Густава.
Дыхание мое пресекается. Горло перехвачено, и тугой комок у кадыка никак не хочет сглатываться. Три свечки в протянутой руке возникают из-за спин, и я поднимаю повыше две.
Густав!
— О! — говорит Петков и не успевает докончить.
Я вижу его округленный рот, немыслимо вздернутые брови и что есть силы наотмашь рублю ребром ладони по ненавистной шее. По адамову яблоку. Изумление возникает на лице Петкова и исчезает — вместе с лицом, телом, самим Петковым, кулем оседающим к моим ногам.
Кто-то хватает меня за плечо… Я вырываюсь… Крик…
— Сюда!
Опять рука на плече, но теперь я уже соображаю, что это Густав, и, не рассуждая, устремляюсь туда, куда он меня тащит, волочет, тянет, расшвыривая людей. Что-то выпадает из моего разжатого кулака. Что?.. Ах да, монетка. Пропади она пропадом!
Огромная икона возникает на пути, и я не успеваю удивиться, увидев на ней дверную ручку. Дверь? Чертовщина какая-то!.. Густав ногой пинает ее, вбрасывает меня в черный зияющий подвал; я едва успеваю пригнуться; попадаю в чьи-то руки и, безотчетно доверяясь им, бегу, увлекаемый невидимыми мне людьми, по неосвещенному коридору.
— Скорее!.. — задыхаясь, орет Густав.
Он огромен п тяжел, гораздо выше и тяжелее меня; я знаю, что у него астма, ж, как о чем-то постороннем, думаю, что ему, должно быть, очень трудно бежать… А эти с ним — кто они?.. Двое.
Поворот. Снова поворот. Еще один. Меня разворачивают, подталкивают, направляют — и все это молча, тяжело дыша.
— Стой, — запаленно командует Густов. — Бонн, проверь.
— Ты где? — говорю я, едва держась на ногах.
— Здесь. Тише… Ну что, Бонн?
— Там женщина. Та самая…
— О черт… Вперед, ребята. Боян, прикроешь!
— Понял!
— Слави, за мной…
Мокрая от пота рука вцепляется в мою и тянет. Опять идти? Я же не могу!..
— Слави. Да не упирайся, мать твою!..
Я бегу — нет, лечу! — из последних сил. Сиплое дыхание, мое собственное или чье-то, бьется в уши.
— Не могу…
— Можешь!.. Давай сюда…
Неестественно беззвучно открытая дверь — и улица. Не развеянная рассветом темнота. Холод валится на меня, снежным кляпом забивает рот.
— Перебегай, — неожиданно спокойно говорит Густав из-за спины.
— Куда?
— На ту сторону. Боян прикроет.
Я ступаю на тротуар, пытаюсь оглядеться и оскальзываюсь. Балансирую на одной ноге, только бы не упасть!
— Берегись! — кричит Густав.
Темнота улицы, темнота одежд. Удержавшись на ногах, я на миг, на десятую секунды столбенею — черное пальто, белый овал… Искра!.. Значит, я не ошибся там, в церкви? Как она попала сюда?
— Стой, бай-Слави!
— Искра? — говорю я и делаю шаг к ней.
— Назад! — ревет Густав.
Кто-то выпрыгивает из-за моей спины, а я стою, стыну на месте, глядя, как медленно — слева направо — рассекает нож сначала мрак, потом черное пальто, и женщина падает, совсем уже медленно, клонится ко мне, длинно всхлипывает и, отбросив телом мою руку, скорчившись, ложится в снег.
— Что? — говорю я. — Что?
Другие слова не идут на язык. Я забыл, как они произносятся.
— Что? — шепчу я на бегу, подхваченный Густавом и одним из боевиков. — Зачем?.. Куда?
Ничего не понимаю… Кажется, мы стоим во дворе. Или в подворотне. Или нет — в парадном… Стоим. Живем. Дышим.
— Слави! Ты как?
— Ничего.
— Сейчас, старина.
— Ничего, — твержу я и ощупываю рукав — мокрый, теплый.
Кровь? Чья? Искры?.. Ну да, не моя же. Я-то жив!
— Тише, — говорит Густав. — Ну и задал ты нам работы, старина.
Где-то далеко — в тридевятом царстве — начинают надрываться полицейские свистки. Поздно…
— Порядок, — говорю я. — Чего ждем?
— Сейчас. Помолчи, старина.
Густав треплет меня по плечу, и я закрываю глаза. Ничего нет — пустота. Темное тепло неосвещенного подъезда. Остров. Ну да, остров. А я островитянин и скоро поеду на материк. Вот только отдам чемоданчик и поеду…
— Где ты, Густав?
— Здесь, старина. Потерпи немного.
Старый товарищ, мы работали с ним. Иногда — не чащо раза в месяц — пили кофе в моей конторе на улице… на улице… Как она называлась, эта улица?.. Забыл.
— За что вы ее? Зачем?
— Она из ДС.
— Знаю.
— Ничего не поделаешь, старина.
Почему Искра? Почему не Петков? Она была еще молода и могла начать жизнь иначе. Была… Я стою и не могу заставить себя открыть глаза. Я взрослый несентиментальный мужчина, многое перевидевший на своем веку. Почему же мне так больно, хотя убит враг? Кто скажет, почему?
— Пора, — говорит Густав обыденным голосом. — Прикроешь нас, Боян. Пошли!
— Пошли…
Все еще темно, и в небе — ни одной звезды. Зимой не видно звезд. Я стою на тротуаре, а в глубине переулка
Последние комментарии
3 часов 3 минут назад
3 часов 21 минут назад
3 часов 27 минут назад
3 часов 42 минут назад
5 часов 16 минут назад
5 часов 17 минут назад