Сутра тумбочки [Сергей Тиунов] (fb2) читать постранично, страница - 2

духа тоже, — заверил его псих.

Пьяный кивнул, пробормотал: — Чтоб троица! Любит... — и снова захрапел.

— Итак, благомудрые друзья, прежде всего изолировавший сам себя, мысленно оборвавший все связи с окружающим человек жаждет прекратить свое искусственно вызванное одиночество.

— Гонишь, — грубо рявкнул Леня, однако уселся поудобнее и приготовился слушать дальше.

— Гоню, — с достоинством отозвался псих. — Вообразив себе одиночество, человек с тем же упорством, с каким ранее убеждал себя, что он отделен от всего, начинает воображать, что он вместе с кем-нибудь.

Славик закашлялся и уронил сигарету на пижамные штаны. Переждав вызванный этим переполох, псих продолжил:

— Мы все через это прошли. Вспомните, как в раннем детстве мы убеждали себя, что мы отдельны, как учились говорить вместо "Ребенок хочет гулять" — "Я хочу гулять"; как далее принимались искать себе друзей, но сверстники уже дружили с кем-то и не хотели с вами водиться, а те, кто постарше, обзывали мелкотой и норовили пнуть; как найденные все-таки друзья оказывались дураками или ябедниками, или их родители переезжали куда-то, и мы снова оставались в одиночестве. Мир снова и снова показывал нам, что нельзя быть "отдельно вместе", и мы принимались от тоски ненавидеть себя либо других.

Профессор неожиданно отклонился от натоптанного маршрута, легкими шагами проследовал к пасущимся в траве воробьям и, радостно глядя на них, провозгласил: — Вот царевна-лягушка!

— Царевна-лягушка везде, Профессор, — мягко заметил псих.

Профессор обдумал это, облегченно вздохнул, кивнул и вернулся в акации, на этот раз принявшись озадачивать пижаму вопросом: "С кем я разговариваю? С кем я разговариваю?" Пижама молчала и делала вид, что это ее не касается.

— Удивительно ли, — обратился псих к недвижимому путнику, — что измученный одиночеством человек видит друга там, где никого нет? Воображаемый друг не обидит и не уйдет, воображаемый собеседник не грубит и никогда не переспорит, чем меньше воображаемое "мы" связано с реальностью, тем легче нашему "я" ужиться с ним. "Мы", связанное с тем, что близко, хрупко. Стоит обстоятельствам надавить на тех, кто называет себя "мы", стоит одному из них решить: "Каждый сам за себя", — и их "мы" разваливается. Не потому даже, что они не могут более сотрудничать, а потому, что происшедшее напомнило им об их одиночестве, жутком одиночестве, наспех спрятанном под иллюзию единства. "Мы" начинает раздуваться: пусть вокруг несовершенные, а то и жалкие людишки, но где-то там, далеко, есть "мы" великие и прекрасные; "мы" — партия, "мы" — нация, "мы" — человечество. Но и это помогает лишь отчасти. Можно уехать далеко-далеко, и обнаружить, что и там люди разные и, как правило, совсем не такие, какими хотелось их вообразить.

— Гады! — всхлинул пьяный и икнул.

— И тогда "мы", воображенное человеком, раздувается еще больше, и отрывается от этой земли, что кажется ему грязной и беспощадной. Одинокий разум выносит свое "мы" за пределы всего достижимого, чтобы никогда не разочароваться.

— Это, что ли... — наморща лоб, буркнул Семен Федорович и указал небритым подбородком на лежащего.

Псих кивнул.

— Блин, уроды! — в лучшей своей психопатской манере прошипел Леня.

На это псих помотал головой отрицательно.

— Есть люди, ставящие перед собой более идиотские задачи и решающие их с меньшей эффективностью.

Леня и практикант Шура решили, что это намек, насупились и пожали плечами. Наташа кивнула.

— Это как? — преображаясь в движущую силу социалистической революции, вопросил Семен Федорович.

— А вот, к примеру, кто хотел много денег. И получил их. И теперь пьет горькую, потому что выйти из игры уже не может, а счастье оказалось не в деньгах.

Семен Федорович подумал, почесал бок и тоже кивнул.

— Так че ж тебе не нравится тогда? — недоуменно спросил Леня, повторив указующее движение Семена Федоровича.

— Любая попытка победить иллюзию другой иллюзией обречена. А эти, — тут и он повторил то же движение головой, — еще и делают это бездарно и непоследовательно. Взять хотя бы нашего утомленного скитальца. Если б он хотел наклюкаться и созвал друзей и красавиц, либо, напротив, заперся в комнате наедине с бутылкой, это было бы понятно. Если б он хотел куда-то сходить и сходил, это тоже было бы понятно. Но он заглотал дозу и поперся невесть куда, и вот результат: валяется во дворе дурдома, и над ним прикалываются психи.

Практикант Шура, услышав слова "дурдом" и "психи", досадливо поморщился. Он еще был полон иллюзий относительно выбранной профессии.

— Так же и с прочим. Доведя идею до ее предельного развития, они одновременно довели ее и до абсурда и застряли в пустоте между "вместе с никем" и "врозь со всеми".

— Не, ну клево, ну ништяк, — набравшись храбрости, промолвил юный Славик, — а че делать-то?

Псих улыбнулся и, встав с тумбочки, направился к крыльцу, где процедурная сестра Клавдия Николаевна, привычно держа правую руку так, словно в ней и сейчас был невидимый непосвященным