Восстание в Гурии [Эгнате Ниношвили] (fb2) читать постранично, страница - 40

тюрьмах. Никого не трогало, что те, кто ушли в разбойники, чтобы сохранить свою жизнь, гибли от пуль предателей. Не трогало никого, что в Гурии появились люди, сделавшие доносы доходным занятием. Никого не трогало, что родные в безутешном горе оплакивали убитых.

— А, ну-ка, пошевеливайтесь! — то и дело слышались окрики господ, и крестьяне еще ниже склонялись над работой.

Иной помещик, любитель поболтать, расспрашивал своего крепостного, как случилось, что мегрелы застрелили своих же коней.

— Этот Георгий Дадиани, — начинал рассказывать словоохотливый крестьянин, — привел к нам целые полчища и задумал вырезать всех гурийцев. А мы встретили их у Черной речки, убили у них командира Джайани и всех обратили в бегство. В дороге их застала ночь. Они пустили коней пастись, а сами их караулили. На коней напал волк. Кони заметались, понеслись к лагерю. А мегрелы не разобрались со сна, в чем дело, ре шили, что гурийцы их окружили, и давай палить из ружей! И перебили своих же коней.

— Ха-ха-ха-ха! — раскатисто смеялся самодовольный барин. — Ну, и веселая же история!

В этот день господа и их слуги особенно веселились в поле. И вот почему:

Помешанная Мана, полуголая, носилась по полям и, подбегая то к одним, то к другим, рассказывала страшные истории. Пленительное ее лицо теперь вытянулось, иссохло, грубая кожа обтягивала кости... Голубые с поволокой глаза ввалились и беспокойно бегали. Густые золотистые волосы поредели и нечесанные, грязные, растрепались, как у ведьмы.

Над этой несчастной девушкой и над ее безрассудными речами хохотали сегодня люди. А в селе старые родители сидели у постели умирающей дочери. Мать и отец Гуло оплакивали горькую долю своей любимицы.

После того, как Георгий уехал в Турцию, Гуло затосковала. Она стала кашлять, у нее кровь пошла горлом. Наконец, она слегла в постель.

— Мама! — позвала Гуло чуть слышно.

— Горе мне! Что, доченька? — отозвалась несчастная мать.

— Сложите мои книги. Покажите их Георгию, когда он вернется. Он на них посмотрит и вспомнит меня... А жене Георгия, мам, подарите от моего имени мое розовое платье, атласное платье. Гуло, мол, оставила тебе, на память... Ой, хоть бы раз еще повидать мне Георгия!..

Гуло говорила глухо, едва дыша. После каждой фразы останавливалась. Она задохнулась и стала кашлять. Тамара подбежала к больной, покрапила ей грудь холодной водой, дала понюхать одеколон.

Гуло снова открыла глаза. Некоторое время она лежала молча.

— Мама, — снова заговорила она, — пусть Георгий не носит по мне траура, грустно ему будет... Да ты не плачь, мама, мне хуже от этого... И папа не плачь... Тамара, попроси его, чтобы он не плакал...

Князь сидел у камина и утирал слезы. Тамара утешала его, как могла. Он встал и подошел к постели Гуло.

— Гуло, что ты не взглянешь на меня? Я не плачу больше...

— Я умираю, папа. Но Георгий заменит тебе меня... Отец отошел от нее. Он не мог сдержаться и разрыдался.

— О-о, отец!.. Я умираю... — прошептала Гуло. — Мама, не плачь так громко, плачь про себя!.. Теперь зима начнется... А весною вернется Георгий... Я-то не увижу вас... Где-то я буду тогда?.. Ничего я не узнаю... Что, уже ночь?..

— Нет, дочка, еще день на дворе!

— Мама, знаешь, о чем я хочу вас попросить? Несчастного отца Бесиа возьмите к себе... У него никого не осталось, некому кормить его... Каких детей он, потерял! И мать не вынесла горя... Горе трудно вынести!.. Уже стемнело?..

— Нет еще. Почему ты спрашиваешь об этом, дочка?

— Боюсь ночи...

Гуло закрыла глаза и задремала.

Настал вечер. Солнце,, будто зовя душу Гуло, в последний раз заглянуло в комнату больной. Затем, подняло с земли свои лучи и закатилось.

Гуло снова открыла глаза.

— Ночь наступила? —спросила она.

— Нет, дочка, пока только сумерки, — дрожащим голосом ответила мать.

— Мама... Воды холодной на грудь полейте.... Душно...

Тамара опять покрапила ей грудь водой.

— Душно, нечем дышать... Темно... Ночь... Тамара опять захлопотала около нее.

— Мама... Георгий...

С этими словами Гуло умерла.

Куда девался Георгий, о котором так тосковала Гуло перед смертью? В декабре 1841 года к стамбульскому городскому палачу доставили десять заключенных. Девять из них были пленные мисирийцы^[1], а десятый был еще сравнительно молодой человек с красивым лицом. Первых казнили за то, что они принимали участие в восстании мисирийского паши^[2] против султана, а последнего за то, что его считали шпионом, засланным из России.

Безжалостный палач за три минуты обезглавил их всех, и умная, кудрявая голова Георгия скатилась с плеч.

(1888—1889)

Notes

1

Мисирийцы — египтяне.

(обратно)

2

В 1841 году египетский паша Мамед-али восстал против султана и оттягал себе кое-какие земли.

(обратно)