Очень древний народ [Говард Филлипс Лавкрафт] (fb2) читать постранично, страница - 2

продолжился. Я писал проконсулу так много и часто, что он сильно заинтересовался и решил провести персональное расследование кошмара. Желая посовещаться с кем-либо, разбирающимся в предмете, он приказал мне сопровождать когорту Аселлия — Бальбутий отправился с нами, чтобы продолжать выступать против приказа, так как искренне полагал, что решительные военные действия послужат причиной для волнений среди васконов — и тех из них, кто вел прежний варварский образ жизни, и тех, кто осел на земле.

Так мы все и оказались присутствующими при таинственном закате над осенними холмами — старый Скрибоний Либо в белой тоге-претексте^[7], золотой свет отбрасывает блики на сияющую лысую голову и морщинистое ястребиное лицо, Бальбутий со сверкающим шлемом и в нагруднике, выбритые до синевы губы сжаты в упорном неприятии, молодой Аселлий в отполированных ножных доспехах и с самодовольной усмешкой, и необычное скопление горожан, легионеров, диких местных жителей, крестьян, ликторов^[8], рабов и слуг. Я носил обычную тогу и не отличался какими-то особыми характеристиками. И над всем этим веял ужас. Городские и деревенские жители не отваживались говорить вслух, и люди из окружения Либо, пробывшие в здешних местах почти неделю, казалось, заразились безымянным страхом. Сам старый Скрибоний выглядел мрачным, и наши громкие голоса — тех, кто пришел позднее — казались здесь странно неуместными, будто на месте смерти или в храме некоего загадочного Бога.

Мы вошли в преторий^[9] и начали мрачную беседу. Бальбутий снова заявил свои возражения, и был поддержан Аселлием, который, похоже, относился ко всем местным жителям с крайним презрением, но в то же время считал неразумным их будоражить. Оба солдата настаивали, что лучше поссориться с меньшинством из колонистов и цивилизованных местных, ничего не предпринимая, нежели ссориться с большинством, состоящим из варваров диких племен и крестьян, искореняя жуткие ритуалы.

Я, напротив, повторил запрос о необходимости вмешательства, и сказал, что готов сопровождать когорту в любой экспедиции, в которую бы та не отправилась. Я указал на то, что варвары васконы в самых мягких выражениях могли быть охарактеризованы как непокорные и ненадежные, так что столкновения с ними рано или поздно были неизбежными, как бы мы сейчас не решили поступить; что в прошлом они не показали себя опасными противниками для наших легионов, и что будет не слишком-то хорошо оказаться представителями римского народа, позволившими варварам нарушать порядок, которого требует правосудие и престиж Республики. Также, с другой стороны, успешное управление провинцией зависит в первую очередь от безопасности и доброжелательности цивилизованной части общества, ответственных за торговлю и процветание, и в чьих венах течет значительная часть нашей итальянской крови. Эти люди, хотя численно они и составляли меньшинство, были надежным элементом, на чье постоянство можно положиться, и чье сотрудничество может крепче всего привязать провинцию к Империи Сената и Римскому Народу. Было одновременно и долгом и выгодой позволить им воспользоваться защитой, на которую имел право каждый римский гражданин; даже (и в этом месте я саркастически взглянул на Бальбутия и Аселлия) ценой некоторого беспокойства и усилий, а также небольшого перерыва между пьянками и петушиными боями лагеря в Калагуррисе. В том, что городку и жителям Помпело угрожает нешуточная опасность, я не сомневался благодаря своим исследованиям. Я прочитал множество свитков из Сирии и Египта и тайных городов Этрурии^[10], а также имел продолжительную беседу с кровожадным жрецом Арицийской Дианы из лесного храма на краю озера Неми. Ужасные кошмары могли быть вызваны на холмах во время шабашей; кошмары, которым не было места на землях Римского Народа; и потворствовать оргиям, какие, как всем известно, обычно устраиваются на шабашах, не было в обычаях тех, чьи предки во времена консула Аулия Постумия казнили так много римских граждан за участие в вакханалиях, — дело, память о котором жива благодаря Постановлению Сената о вакханалиях, выгравированному на бронзовой доске и с которым при желании может ознакомиться каждый. Остановленный в надлежащее время, до того как обряды могли бы вызвать к жизни что-либо, с чем железо римского пилума^[11] оказалось бы не в состоянии справиться, шабаш не представлял крепкого орешка для сил одной когорты. Арестовать следовало лишь непосредственных участников, а если не трогать значительное число тех, кто в основном ограничивался наблюдением, то это, несомненно, облегчит недовольство симпатизирующих шабашу поселян. Короче говоря, и принципы и политика требовали решительных действий; и я не сомневался, что Публий Скрибоний, помня о величии и обязательствах римского народа, останется верен плану отправить когорту (вместе со