Рыжий [Джеймс Патрик Данливи] (fb2) читать постранично, страница - 3

тактических соображений я даже отказался выпить. Он, однако, выдержал паузу в добрых пять минут после ухода дворецкого, прежде чем признался в своей неплатежеспособности.

О’Кифи переворачивает цыпленка, придерживая его за ногу.

— Ну и хитрюга! Зажал двести пятьдесят монет. Если бы ты не растерялся, то сообщил бы ему, что уже трахнул Мэрион и, поскольку вы ждете ребенка, то небольшое вспомоществование пришлось бы в самый раз. Посмотри, до чего ты дошел. Тебе не хватало еще завалить экзамен по юриспруденции и устроить по этому поводу веселенькую пирушку.

— У меня все в порядке, Кеннет. Для полного счастья мне не хватает только пары монет. У меня есть дом, жена, дочь.

— Ты имеешь в виду, что снимаешь дом. Прекратишь платить за аренду — и дома нет.

— Давай-ка я тебе лучше налью, Кеннет. Мне кажется, ты хочешь выпить.

О’Кифи посыпает цыпленка сухариками. За окном ночь и шум прибоя. Музыка ангелов. Умиротворяющая тишина.

— Это все твоя слишком горячая кровь, Дэнджерфилд, из-за нее твоя семья будет голодать, а ты закончишь свои дни в доме призрения для нищих. Ты должен был действовать умнее и жениться исключительно по расчету. Зашел под мухой, перепихнулся, и вот тебе — корми еще одного едока. И вам придется, как когда — то в детстве мне, жрать одни макароны, пока они не начнут лезть у вас из ушей, и в конце концов тебе придется тащиться обратно в Америку вместе со своей женой — англичанкой и английскими детками.

О’Кифи с благоговением укладывает цыпленка на сковородку и, причмокнув губами, засовывает в духовку.

— Блюдо будет называться цыпленок по-балскадунски, Дэнджерфилд. С наступлением ночи мне начинают мерещиться привидения. Впрочем, пока я слышу только звуки прибоя.

— Не спеши с выводами.

— Ну да ладно, после сытного ужина привидения вряд ли станут мне докучать и уж точно никогда не сунутся ко мне, если я заживу полноценной половой жизнью. Ты, наверное, не знаешь, что в Гарварде я все-таки покорил Констанцию Келли. Так звали девушку, которая два года водила меня за нос, пока я не раскусил ее напускную американскую женственность и как следует не прижал. Впрочем, мне эта задача оказалась не по зубам. Она так и не отдалась мне. Позволяла все, кроме этого. Берегла себя для богача с Бикон Хилл. Я был не прочь на ней жениться, но она не хотела скатываться со мной на низшую ступеньку социальной лестницы. Ей был нужен человек ее класса. Разумеется, она была права. Но знаешь, что я придумал? Когда я разбогатею и вернусь в Штаты в шмотках с Сэвилл Роу, трубкой из корня эрики, с «моррисом» и собственным шофером, тогда я вовсю буду демонстрировать свой английский акцент. Приеду в загородный дом, где она будет жить с этим ничтожеством, дом, в котором ни за что не поселилась бы подлинно бостонская семья, оставлю шофера в машине, а сам пойду по садовой дорожке, расшвыривая детские игрушки элегантной тросточкой, и громко постучу в дверь. Она выйдет, перепачканная мукой, а с кухни будет доноситься запах овощного супа. Я в изумлении посмотрю на нее. Затем я как бы приду в себя и с изысканным английским акцентом совершенно уничижающе произнесу… Констанция… Из тебя получилось то, что я и предвидел. А потом я повернусь на каблуках, чтобы она могла полюбоваться работой моего портного, отброшу тростью еще одну игрушку и с хохотом ретируюсь.

Дэнджерфилд весело раскачивается в кресле-качалке, то и дело одобрительно поддакивая. О’Кифи расхаживает по красному кафельному полу, размахивая вилкой, его единственный глаз сверкает, и похоже, что он свихнулся.

— Мать Констанции люто меня ненавидела. Она была убеждена, что я гублю репутацию ее доченьки. Она перехватывала все письма, которые я писал Констанции, а я не вылезал из Веденерской библиотеки, придумывая самую чудовищную похабщину, на которую только был способен. Думаю, старой шлюхе нравилось читать мои сочинения. Меня веселила мысль о том, что ей приходится все это читать, а затем сжигать. Черт побери, я вызываю у женщин отвращение. Этой зимой, когда я навещал своих стариканов в Коннемаре, на меня не клюнула даже моя, страшная как смертный грех, двоюродная сестричка. Я подстерегал ее, когда она шла ночью доить коров, и увязывался за ней. На меже я пытался затащить ее в канаву. Мы боролись до полного изнеможения, она уверяла меня, что отдастся, если я женюсь на ней и увезу в Штаты. Три ночи подряд я не оставлял своих попыток столкнуть ее в канаву под дождем, по колено в грязи и в коровьем дерьме, но она была чересчур сильна. В конце концов я сказал ей, что она не девушка, а ящик сала, который я не потащу с собой под венец. Им видите ли сперва подавай визу в Штаты, а затем уже они вам позволят взять себя за руку…

— А ты женись на ней, Кеннет.

— И до конца моих дней взвалить себе на шею эту обузу? Если бы я мог приковать ее цепью к плите, чтобы она готовила жратву, это одно дело, но жениться на ирландке — значит обречь себя на нищету. Хотя на Констанции Келли я бы женился, несмотря на ее