Молитвенник моего детства [Шмуэль-Йосеф Агнон] (fb2) читать постранично, страница - 2

братья и сестры, одетые во все новое, обутые в новые башмаки. На мальчиках новые шапки, а волосы девочек, только что вымытые в честь праздника, благоухают свежестью родниковой воды.

Отец, освящая вино, говорит: "...Всевышний, Который избрал нас из всех народов и возвысил нас над всеми языками...” — и весь мир возносится все выше и выше, а мы возносимся над всем миром. Я изумлен и поражен. От единого речения, вышедшего из уст отца, весь мир поднимается ввысь, а мы взмываем над всем миром. Он произносит благословение: "...Всевышний, Который дал нам дожить...” — и мной овладевает острое чувство, что не только нас довел Пресвятой, Благословен Он, до этого часа, но и само время...

Что делает отец между первым бокалом и чтением Агады? Отец совершает омовение рук, макает карпас в соленую воду, ест сам и дает домочадцам.

Берет мацу и, разломив пополам, одну половину кладет под скатерку для афикомана... Поднимает блюдо с мацой и громко произносит: ”Вот скудный хлеб...” Что заставило отца, слова которого проникнуты таким покоем и отрадой, вдруг повысить голос? — В мире так много нищих, которым нечего есть. Потому-то и повысил он голос и сказал: ”...Каждый, кто в нужде, пусть придет и ест”, — чтобы услышали они, пришли и вкусили от нашей трапезы.

Много трудных вопросов на свете, один труднее другого. Сколько усилий затратили на них мудрецы и не нашли ответов. Да и у меня самого припасено было немало трудных вопросов. Например, почему буква ”йуд” меньше всех остальных букв? Или по какой причине в утренней молитве грозных дней, в благословении ”Созидающий свет...”, слово "ЦАРЬ” написано большими буквами?

Но в тот час я не задавал никаких трудных вопросов, кроме тех четырех, положенных по ритуалу. И отец также отвечал мне ответами Агады. Он пропел их — этот напев начинается печально и кончается радостно: ”Рабами были мы у фараона в Египте, и вывел нас Г-сподь, Б-г наш, оттуда...”

Братья и друзья мои, семя святое, любимые мои! Как много слилось в тех словах — такого, о чем подобает рассказывать с радостью, и такого, о чем, по правде говоря, рассказывать стыдно. К примеру, вопрос того нечестивца, одного из четырех братьев^[5] ; или то, что "вначале идолопоклонниками были предки наши”. Или, к примеру, то, что замышлял Лаван-арамеец против Яакова, праотца нашего. От вас требуется всего лишь раскрыть мой молитвенник, и вся Агада откроется перед вами, весь ритуал пасхальной ночи — от "Освяти” и "Омой” и до песенки ”Хад гадья”, по-арамейски "Один козленок”. До чего сладкозвучен ее напев! Жаль, что ангелам служения не знаком арамейский язык^[6] .

Длинны и хороши пасхальные ночи. Весь мир благоухает запахами новой одежды и соломенных шляп. А у меламедов — детских учителей - руки ласковы, язык нежен^[7] . Завидят ребенка — и сразу же гладить его по щекам, чтобы покорить его сердце и тот продолжал бы учиться на прежнем месте, у того же учителя.

Праздник Пэсах миновал, но солнце его осталось и набирает силу. Небосвод облачен в талит сплошной лазури, и цициёт-кисти — тянутся от его воскрылий. Окна распахнуты, птицы щебечут и поют. Дни все длиннее, а ночи темные и сладостные. Стоит мне проголодаться, а мать уже протягивает мне ломоть хлеба с маслом, запах которого, как запах поля, — не то, что зимой, когда привыкаешь к гусиному жиру, от которого тучнеет сердце и тяжелеет тело. И я освобожден от зимних одежд, и легко мне на этом свете.

Как пленительны дни между праздниками Пэсах и Шавуот, но особым очарованием исполнены среди них субботы. Солнце отражается в горних росах, утренний город безмолвствует. В Большой синагоге звучат приуроченные к этим субботам песнопения — в них Пресвятой, благословенно Его имя, называет Свой народ именами любви: "Пленница угнетенная, народ Мой, драгоценность Моя”^[8] ...

Дни эти пронизаны истинной любовью и милосердием. Мы сидим в хэдэре и изучаем ритуал храмовых жертвоприношений и законы седьмого и пятидесятого года. И так же, как и мы, — в небесном собрании — сидят двадцать четыре тысячи учеников раби Акивы, которые умерли во дни, отделяющие Пэсах от Шавуот.

И когда Всевышний, поминая сыновей Своих, отдавших жизнь за Тору, плачет, орошая землю слезами, — хорошеют сады, покрываясь цветами, обновляется лес. На тридцать третий день от начала праздника Пэсах^[9] вместе со своими учителями выходят в лес дети. В руках у каждого лук и стрелы. Они стреляют в сатану — он все еще стоит между небом и землёй. Дождем сыплются стрелы, пока тело его не превращается в решето, не способное ничего удержать. И он уже не может преградить поток благодати, изливаемый на мир за заслуги Исраэля, принявщего Тору.

Братья и друзья мои, святое семя, любимые мои! Знаю я, что душа каждого из вас пребывала у Синая