Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
противостояние, без пощады, без компромисса. Именно такими ситуациями Грэм Дорн всегда потчевал своих читателей: двое сильных мужчин, соперничающих за одну руку, одно сердце, одну девушку.
— Давай заключим сделку! — произнесли оба хором.
— Ты убедил меня, Реджи, — сказал Грэм, — Мы нужны нашим читателям. Завтра же я начну следующий роман о де Мейстере. Давай пожмем друг другу руки и забудем былые обиды.
Де Мейстера раздирали противоречивые чувства. Он положил руку на лацкан пиджака Грэма.
— Мой дорогой мальчик, твои доводы убедили меня. Я не могу позволить тебе принести себя в жертву ради меня. Ты полон великих замыслов, которые необходимо воплотить в жизнь. Пиши свои шахтерские романы. Вот что действительно важно, а я — нет.
— Не могу, старина. Ты так много для меня сделал и так много для меня значил. Завтра мы с тобой начнем все сначала.
— Грэм, мой... мой литературный отец, я не могу этого позволить. Неужели ты считаешь, что я бессердечный, что я не испытываю к тебе никаких сыновних чувств — в литературном смысле?
— Но война, не забывай о войне. Искореженные тела. Кровь. Все такое.
— Мой долг велит мне остаться. Я нужен моей стране.
— Но если я перестану писать, ты в конце концов прекратишь свое существование. Я не могу этого допустить.
— Ах, это — Де Мейстер с небрежным изяществом рассмеялся. — С недавних пор многое изменилось. Теперь в мое существование верит столько народу, что я крепко утвердился в реальном мире и уже не исчезну. Мне больше не о чем тревожиться.
— Ах вот как! — Грэм стиснул зубы и яростно прошипел: — Так значит, вот что ты затеял, змея подколодная. Думаешь, я не вижу, что ты собрался приударить за Джун?
— Вот что, старина, — высокомерно проговорил де Мейстер. — Я не могу позволить тебе говорить об искренней и чистой любви в таких пренебрежительных выражениях. Я люблю Джун, а она любит меня — я это знаю. И если ты со своими закостенелыми викторианскими взглядами имеешь что-то против, можешь принять побольше нитроглицерина и ударить себя по животу.
— Я тебе покажу нитроглицерин! Я иду домой и сажусь за следующий роман о де Мейстере. Ты будешь в нем главным действующим лицом, и тебе придется в него вернуться. Ну, что ты на это скажешь?
— Ничего, потому что ты не сможешь написать следующий роман о де Мейстере. Теперь я слишком реален и ты больше не властен надо мной, как прежде. И что ты на это скажешь?
Чтобы решить, что он на этo скажет, у Грэма Дорна ушла неделя, и результаты этих размышлений, к полному его изумлению, оказались совершенно непечатными.
Их вообще невозможно было каким-либо образом перенести на бумагу.
Нет, его переполняли замыслы великих романов, берущих за душу драм, эпических поэм, блестящих эссе — но о Реджинальде де Мейстере он не мог написать ни слова.
С его пишущей машинки просто-напросто сбежала заглавная «Р».
Грэм плакал, бранился, рвал на себе волосы и мазал кончики пальцев мазью. Он пробовал пустить в ход пишущую машинку, ручку, карандаш, фломастер, уголь и кровь.
Все без толку.
В дверь позвонили, и Грэм распахнул ее.
В переднюю ввалился Макданлоп, запнулся о залежи рваной бумаги и полетел прямо в объятия Грэма.
Дорн не стал его ловить.
— Ха! — с ледяным достоинством сказал он.
— Сердце! — прохрипел Макданлоп и потянулся за печеночными пилюлями.
— Только не вздумайте отдать здесь концы, — любезно предупредил Грэм. — Управдом меня не поймет, если я начну сбрасывать трупы в мусоросжигатель.
— Грэм, мальчик мой, — горячо начал Макданлоп, — больше никаких ультиматумов! Никаких угроз. Я пришел воззвать к вашим лучшим чувствам, Грэм. — Он на миг умолк, сражаясь с одышкой, — Я люблю вас как сына. Этот негодяй де Мейстер должен исчезнуть. Вы должны написать новую книгу о де Мейстере ради меня. Грэм... я должен кое-что рассказать вам, только между нами. Моя жена влюбилась в этого пройдоху. Она говорит, что я неромантичный. Я! Неромантичный! Можете себе представить?
— Могу, — последовал исполненный трагизма ответ. — Все женщины без ума от него.
— С его-то лицом? С этим моноклем?
— Так написано во всех моих книгах.
Макданлоп вскинулся.
— Ага! Опять вы. Бестолочь! Надо же хотя бы иногда думать, что сочиняете!
— Вы сами настаивали. Говорили, что читательницы будут без ума.
Грэму было все равно. Ох уж эти женщины! Он горько усмехнулся. Обаяшку им подавай!
Макданлоп вздохнул.
— Да, читательницы. Куда же без них? Но, Грэм, мне-то как быть? Дело не только в моей жене. Ей принадлежит половина акций «Макданлоп, инк.». Если она уйдет от меня, я потеряю контрольный пакет. Подумайте об этом, Грэм. Это катастрофа для издательского мира.
— Грю, старина. — Грэм издал глубочайший вздох, даже ногти у него на ногах сочувственно завибрировали, — Мы с вами товарищи по несчастью. Представляете, Джун, моя невеста, полюбила этого слизняка. И он тоже полюбил ее, потому что она — прототип Летиции Рейнольдс.
— Какой-какой тип? —
Последние комментарии
12 часов 23 минут назад
22 часов 42 минут назад
1 день 11 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 20 часов назад