И пришло разрушение… [Чинуа Ачебе] (fb2) читать постранично, страница - 3

сейчас, прислушиваясь к постепенно замирающим в отдалении выкрикам.

Ночь была очень тихая. В безлунные ночи всегда бывает тихо. Темнота наводит необъяснимый ужас на этих людей, даже на самых храбрых. Детям не позволяют ночью свистеть, чтобы не потревожить злых духов. Хищные звери представляются в темноте еще более страшными и зловещими. Змею называют ночью веревкой, а не ее настоящим именем, из боязни, что она может услышать. И вот поэтому, когда голос глашатая затих вдали, на землю вновь опустилась тишина, — напряженная тишина, насыщенная немолчным гудением мириадов лесных насекомых.

То ли дело лунные ночи! Звенят счастливые голоса детей, играющих на лужайках. В местах более укромных уединяются парами те, кто уже вышел из детского возраста. А старики вспоминают свои молодые годы. У ибо говорят: «При луне даже калеке погулять хочется».

Но эта ночь была темна и беззвучна. И во всех девяти деревнях Умуофии прозвучало огене и глашатай объявил, чтобы все мужчины пришли утром на базарную площадь. Оконкво ворочался на бамбуковом ложе и строил всевозможные догадки. Что бы это могло означать? Война с соседним кланом? Очень может быть, — но войны он не боялся. Он был человеком действия, воином. Уж его-то не устрашит вид крови, не то что отца. В недавней войне не он ли первый вернулся в деревню с человеческой головой? Всего он добыл уже пять голов, а ведь он еще молод. В торжественных случаях — вроде похорон знатных соплеменников — он всегда пил пальмовое вино из черепа своей первой жертвы.

Утром базарную площадь заполнил народ. Собралось, наверно, не менее десяти тысяч человек; все тихо переговаривались между собой. Наконец на середину площади вышел Огбуефи Эзеуго и четыре раза прокричал: «Слушай, Умуофия!» — каждый раз обращаясь в другую сторону и потрясая в воздухе кулаком. И каждый раз десять тысяч человек отвечали ему приветственными кликами. Затем наступила мертвая тишина. Огбуефи Эзеуго считался непревзойденным оратором, и в особо важных случаях говорить всегда поручали ему. Он провел рукой по волосам и погладил белую бороду. Затем поправил на себе одежду — кусок ткани, который проходил под правым плечом и скреплялся на левом.

«Слушай, Умуофия!» — в пятый раз выкрикнул он, и толпа ответила ему оглушительным ревом. Вдруг резким движением, словно одержимый, он выбросил вперед руку, указывая в направлении Мбайно, и процедил сквозь стиснутые ослепительно белые зубы: «Эти подлые звери посмели убить дочь Умуофии».

Он тряхнул головой, заскрежетал зубами и, выждав, чтобы улегся ропот подавленного гнева, снова заговорил. Гневное выражение на его лице сменилось улыбкой, еще более страшной и зловещей. Громким, спокойным голосом он поведал собравшимся, как дочь Умуофии пошла на рынок в Мбайно и как ее там убили. Эта женщина была женой Огбуефи Удо, — и он указал на человека, который, понурив голову, сидел рядом с ним. Толпа воинственно зашумела, охваченная жаждой крови.

Вслед за Огбуефи Эзеуго еще несколько ораторов обратилось к толпе, и в конце концов было решено поступить, как полагалось в таких случаях. Людям Мбайно предъявили требование: взамен убитой женщины они должны прислать Умуофии юношу и девушку, в противном случае им угрожает война.

Перед Умуофией трепетали все соседние деревни. Ее жители были сильны в военном искусстве и в магии, ее жрецы и колдуны наводили страх на всю округу. Наиболее могущественная магия — военная — была стара, как сам клан. Никто не знал, когда именно она возникла. Но все знали одно: держалась магия на старухе с одной ногой. Магия эта так и называлась: агади-нвайи, что значит «старуха». Святилище агади-нвайи находилось на лесной просеке, в центре Умуофии. И если какой-нибудь смельчак рискнул бы с наступлением сумерек пройти мимо этого места, он непременно увидел бы старуху, прыгающую на одной ноге.

Вот почему соседние кланы, которые, конечно, были прекрасно осведомлены обо всем этом, боялись Умуофии и не хотели воевать с ней, предпочитая улаживать дело мирным путем. Справедливости ради следует сказать, что Умуофия прибегала к войне лишь в тех случаях, когда была уверена в том, что дело ее правое, и только получив подтверждение тому от своего оракула. Случалось, что этот оракул — Оракул Холмов и Пещер — запрещал Умуофии вести войну. Если бы клан ослушался, войско его наверняка было бы разбито, так как грозная агади-нвайи ни за что не стала бы принимать участие в «войне неоправданной», как ее называл народ ибо.

Однако война, назревавшая сейчас, была бы войной справедливой. Даже враги признавали это. Вот почему, когда Оконкво явился в Мбайно как представитель Умуофии, гордый и надменный, облеченный правом объявить войну в случае необходимости, его приняли с большим почетом и уважением. Через два дня он вернулся домой с пятнадцатилетним юношей и молодой девушкой. Юношу звали Икемефуна, и его печальную историю рассказывают в Умуофии по сей день.

Старейшнны-ндичие