Последний орк [Сильвана Де Мари] (fb2) читать постранично, страница - 2

поглотила землю, и вместе с нищетой, гонимые голодом и обрадованные небрежностью людей, пришли банды и стада орков, встреченные на границах лишь лягушками.

Целые семьи бросали свои дома, спасаясь от набегов, от жестокости и безумия орков, чьей единственной радостью и желанием было уничтожение. Беженцы скитались, никем не принятые и всеми гонимые, пока не прибились, как потерпевшие кораблекрушение прибиваются к скалистому острову, к Внешнему кольцу города Варила.

Капитан Ранкстрайл не мог помнить, как впервые увидел Варил: ему было всего несколько дней от роду, когда его семья покинула свой дом. Он жил в своем маленьком мирке, сотканном из молока, запаха матери и тепла спины, за которой несли его в мешке, сделанном из старой рубахи, перетянутой длинным ремнем из плетеной кожи. Иногда это была спина его матери, но чаще — отца: мальчик различал их по походке, укачивавшей его, по голосу, тихо напевавшему колыбельную в бесконечной дороге.

Его семья была одной из многих, сбежавших от орков, его история, одна из многих, как две капли воды походила на все остальные: крики в ночи, двери, проломленные топорами, куры, горевшие в курятниках, дым, который не приносил с собой ни запаха жаркого, ни аромата розмарина.

Они прибыли в Варил светлым весенним днем незадолго перед тем, как солнце скрылось за поросшим цветущим миндалем холмом, на котором возвышались величественные городские стены из белого мрамора. Город, как и небо, отражался в воде рисовых полей, создавая иллюзию некоего волшебного мира между небом и землей, купавшегося в голубизне, превращавшейся на закате в золото.

Если маленький Ранкстрайл и увидел городские стены, то не обнаружил в них никакого отличия от стен курятников его родного селения; во всяком случае, он не выказал ни малейшей заинтересованности и продолжал сладко дремать в своем полотняном мешке. Но тем не менее тот день четко запечатлелся в его памяти. Это первое видение — белые мраморные стены и рисовые поля, глубокое изумление перед таким великолепием, благодарность городу, который не был для них родным, но любезно принимал, учтиво не выгонял их, беженцев без клочка земли, — стало привычным вечерним рассказом, которым тихий голос отца убаюкивал его перед сном.

С раннего детства Ранкстрайл считал, что Варил был его городом, его родиной, местом, за которое он всегда счел бы за честь сражаться. Если бы ему предоставили возможность выбрать, за что умирать, ответ был бы неизменен: Варил.

Еще ребенком он часто задавал себе вопрос, что будет после смерти.

Мальчишки, игравшие в рыцарей, говорили, что героев, павших за родину, боги одаривают вечным блаженством. Фраза была непонятная, и Ранкстрайл решил, что, должно быть, «вечное блаженство» означало какое-то особенное отношение богов к умершим героям, то есть что-то вроде предположения, что хоть один-единственный раз колбаса и сушеный инжир, свежий козий сыр и, самое главное, мед — наивысшая сладость — не просто есть, а есть в изобилии.

Ранкстрайл узнал о существовании меда за день до рождения своей сестры Вспышки. Ясным солнечным утром он, как всегда, сопровождал мать-прачку с большим коробом белья в дом принца Эрктора, незадолго до того избранного королем. Дом принца находился в Цитадели, в самом сердце города, разделенного на три кольца: сама Цитадель, Среднее кольцо и за ним — Внешнее.

Цитадель была самой высокой, центральной и наиболее защищенной частью города, его древнейшей и благороднейшей колыбелью. Здесь возвышались дворцы аристократов, украшенные роскошными колоннами и окруженные вычурными садами. Между лимонными и апельсиновыми деревьями, обрамлявшими булыжные мостовые, били фонтаны.

Ранкстрайл был довольно рослым и сильным для своего возраста ребенком, как, впрочем, и большинство детей из Пограничной полосы. Он самостоятельно ходил за водой, рубил дрова и помогал матери носить корзины с бельем. Сколько Ранкстрайл себя помнил, его мать всегда работала прачкой. Неожиданно у нее стал увеличиваться живот, и это, как понял Ранкстрайл из разговоров соседок, значило, что в животе у нее был ребенок, еще слишком маленький, чтобы находиться на воздухе, как он. Мама не могла больше делать все сама, как раньше. Вода стала для нее слишком холодной, корыто — слишком низким, а тяжесть корзины с бельем — невыносимой. Ранкстрайл, который прежде увязывался за матерью просто ради удовольствия быть с ней рядом, с неимоверной гордостью начал помогать ей в работе. И лишь поэтому она смогла продолжать работать прачкой, что гарантировало всей семье каждодневный ужин, а иногда и завтрак, так как, хоть отец Ранкстрайла и был хорошим плотником, не все его клиенты были так же хороши в оплате.

Ранкстрайл не знал, сколько ему лет, — бедняки не придавали этому большого значения, — может, пять, а может, и шесть. Кроме редкого плача в самом младенческом возрасте, он почти не издавал никаких звуков. Он не говорил, редко смеялся и еще реже плакал.

Обычно в доме сира