Чайки садятся на воду [Альберт Андреевич Беляев] (fb2) читать постранично, страница - 3

свои ноги — они их тоже не чувствовали. Шкатов медленно подошел к Чикваидзе, присел рядом и обнял его за плечи.

— Ты что, Леня, — тревожно спросил он, — заболел?

Чикваидзе вырвался из его рук и грязно выругался. Но Шкатов снова положил руку на плечо товарища.

— Ну, ну, Леня, не надо нервничать, этим не поможешь делу. А насчет обуви — обойдемся. Оторвем рукава от фуфаек и такие бурки сделаем, что на неделю хода хватит.

— Через неделю мы все будем на том свете! — вдруг яростно завопил Чикваидзе. Потрясая кулаками, он истерично кричал, наступая на боцмана: — Я уже трое суток ничего не ел, я весь обморожен, у меня нет сил идти, нет больше сил нести его, — он жестом показал на капитана. — И у тебя нет сил и у Шкатова, а ты все заставляешь нас. Из-за этого мы и тащимся еле-еле. Так мы все четверо здесь подохнем через пару дней, если не раньше. Ты что, хочешь нас угробить?

Наступило молчание.

Боцман и Шкатов в упор смотрели на Чикваидзе. Тот не выдержал и снова закричал срывающимся голосом:

— Скажете, я не прав, да? Почему трое должны погибнуть из-за одного? Разве это справедливо?

— Вот в чем, оказывается, дело, — медленно проговорил боцман. — А он нам ноги свои побитые показывал, плакался на голод и холод. — Боцман помолчал, сдерживая нараставшее в груди негодование, затем продолжал: — Как же у тебя язык повернулся сказать такое про своего брата моряка? Ведь это же наш капитан…

Но Чикваидзе скривился в усмешке.

— Подыхают все одинаково: и капитаны и кочегары — и нечего из себя героев строить. «Братья моряки, капитан…» Тьфу, надоели все эти громкие слова! Все мы одинаковые перед смертью.

— Врешь, шкура! — взорвался боцман. — Я и помирать буду как моряк! Как советский моряк, понял ты? Я моряк, и Степан моряк, а ты… ты…

— Ну, кто же я?

Но боцман вдруг устало махнул рукой.

— Тебе этого все равно не понять.

— Не понять? А то, что мы завтра концы отдадим, это я понимаю, по-твоему, или нет?

— Это-то ты хорошо усвоил, потому и трясет тебя так страх.

— При чем тут страх? Почему из-за одного обреченного трое должны погибать? Где тут логика, я спрашиваю тебя?

Молчавший все время Степан поднялся и, держа в руках увесистый обломок, мрачно произнес:

— Слушай, ты, логика… Брось душу травить… Капитана мы не оставим, заруби это себе на носу. А тебя никто не держит, уходи… Ты смотри мне в глаза, в глаза смотри! Можешь уходить, шкурная твоя душа!

— И пойду! — злобно огрызнулся Чикваидзе.

— Ну и иди! Иди! — взревел Шкатов. — Скорее уходи, гад, и подыхай там, как пес, в одиночку!

— Ах так? — Чикваидзе вскочил и дико сверкнул глазами. — Ну и оставайтесь тут со своим благородством, и посмотрим, кто вперед подохнет!

Прихрамывая, он двинулся в ту сторону, где бледнели на небе сполохи маяка, фигура его мелькнула несколько раз за холмами и вскоре скрылась совсем.

Степан яростно швырнул обломок на землю, плюнул и сел на промерзший валун.

Боцман подождал немного, подтащил капитана и сел рядом.

— Успокойся, Степан. — Голос боцмана вздрагивал. — Успокойся. Жидковат механик оказался, не выдержал.

Степан поднял искаженное гневом лицо и проговорил задыхаясь:

— На фронте мы расстреливали таких!

Боцман осторожно обнял товарища и привлек к себе. Так сидели они, не говоря ни слова.

Медленно тянулось время. Бледный рассвет робко рассеивал ночную тьму. Боцман поднял голову, взглянул на капитана и тронул за плечо Шкатова.

— Пора, Степан. Идти надо.

Они оторвали рукава от стеганых фуфаек и с трудом натянули их на обмороженные ноги.

…И снова захрустел под ногами снег. Повсюду подстерегали занесенные снегом ухабы и ямы, огромные валуны часто заставляли сворачивать с прямого пути и делать лишние шаги в обход. Силы моряков заметно убывали. Даже вдвоем им теперь трудно было нести капитана. Приходилось чаще останавливаться, чтобы передохнуть. И каждый раз все труднее становилось вставать и снова идти вперед.

Между тем капитану становилось все хуже и хуже. В полдень он вдруг протяжно застонал, потом приоткрыл глаза, посмотрел на боцмана и, задыхаясь, чуть слышно сказал:

— Иван… передай Марине моей… передай… — Голова капитана начала клониться к груди, и он опять замолчал. Потом очнулся, тревожно пошарил рукой по лицу боцмана и, напряженно глядя куда-то в небо, четко и раздельно проговорил:

— Я сделал все, что мог… все, слышишь?..

— Слышу, Захар. Все передам, как ты сказал, — серьезно ответил боцман, но капитан уже снова впал в забытье.

К вечеру он скончался.

Моряки молча перенесли капитана на высокий пригорок и так же молча, старательно закладывали его тело камнями, пока на пригорке не вырос высокий холмик. Потом они долго сидели у могилы капитана, и каждый думал о чем-то своем.

Уже давно наступила ночь, и в темноте ярко вспыхивали на горизонте далекие огни маяка. На ясном небе торопливо мерцали большие звезды, и красно-зеленые сполохи северного сияния легкими,