Капуччино [Александр Шаргородский] (fb2) читать постранично, страница - 2

публика, о которой и не мечтала советская власть, делая такой бесценный подарок.

Этот дом с большими венецианскими окнами на Неву сотрясало — и не от землетрясений, которых в Ленинграде нет — его трясло от смеха. Такого сборища остроумцев, собиравшихся за круглым столом в Мавританской гостиной, Виль никогда не видал и, наверняка, никогда больше не увидит — острый ум оттачивается не на ананасах, мясе и авокадо, а зреет на гнилой картошке, кислых щах, на водке, на беззаботном застолье, на протертых свитерах, на стоптанных ботинках и заплатанной заднице. Таков один из парадоксов бытия…

«Яркий ум, — считал Виль, — должен иметь жопу в заплатах…»

Возможно, что он ошибался, очень даже может быть — но была масса примеров, подтверждающих его мысль…

Потом, под куполом университета, он встречал одни только жопы, без всяких заплат… Некоторые сравнивали завсегдатаев Мавританской гостиной с членами знаменитого «Пиквикского клуба» на Темзе.

— Холоймес, — говорил старый Харт, — лично я б в этот клуб не вступил, по сравнению с нами, хавейрем — это заседание парткома в морге…

Появлению Харта в гостиной всегда предшествовал запах крепкого капитанского табака, через некоторое время вплывал живот, и, наконец, входил сам Харт.

— Взгляните, хавейрем, у меня застегнута ширинка?..

Первыми его словами при появлении в «Мавританской» всегда был вопрос о ширинке. У него был такой безбрежный живот, что сам он мог увидеть это место только в сложной системе зеркал. Пыхтя тяжелой трубкой, он приближался медленно, как линкор.

— Сегодня взбежал по лестнице, как мальчишка, — радостно сообщал он, — за двадцать минут…

По его пиджаку легко было догадаться, что он сегодня ел.

— Баловались грибным супом? — интересовался Глечик.

На правом лацкане пиджака Харта, где у иных болтаются ордена, висела макаронина, на левом — груздь.

— Почему сегодня, — удивлялся Харт, — грибной был три дня назад. Сегодня я приготовил отменную солянку.

И, действительно, на правом поле широченного пиджака красовался ломтик сардельки…

Из-за вздымающегося живота Харт вынужден был нести ложку не как все, напрямую, а в обход, в объезд, осторожно огибая живот, описывая сложную кривую — и рта достигала только половина. А еще надо было попасть в рот…

Со временем Харт прекратил есть первое.

На первое он курил — огромную, массивную трубку, которую ему изготовил мастер Фельд.

— Хавейрем, — говорил Харт, — старый Фельд сделал трубки всего трем людям — Сталину, Кагановичу и Харту. Как вам нравится, в какую я угодил компанию?

У Харта со Сталиным были странные отношения — несмотря на то, что они оба курили трубки Фельда, судьбы у них сложились по-разному.

Сталин посадил Харта еще до войны, на год, за то, что тот опоздал на работу на двадцать минут. То есть дал ему в среднем по восемнадцать дней за минуту.

До войны Харт еще не писал, еще не носил живота, а был инженером — каким, Харт точно не помнил, он помнил только, что опаздывал. А в то прекрасное время за это сажали. И ничего в этом не было удивительного — если расстреливали просто так, почему бы, на самом деле, было не посадить на какой-то год за опоздание?..

И все-таки Харту было обидно сидеть за двадцать минут.

— Если б я тогда знал, что этот хазейрем меня посадит, — говорил Харт, — я бы уж хотя бы выспался… Опоздал бы часа на три-четыре…

Он больше не мог себе позволить сидеть за опоздание. А спать сколько угодно в то время разрешалось только писателю. Впрочем, это единственное, что ему разрешалось.

И Харт плюнул на инженерию и стал писателем.

Теперь он высыпался. Он спал до десяти до полудня, иногда — весь день — он мстил Сталину… Он решал сесть за стол в семь утра — а садился в семь вечера, он говорил — завтра возьму ручку в девять — а брал в пятнадцать, он решал начать рассказ в среду — а начинал в субботу — тут уже попахивало изменой, но его никто за это не сажал. Его посадили за смех…

Тут надо заметить, что почти все завсегдатаи Мавританской гостиной отличались от членов Пиквикского клуба еще одной особенностью — они сидели. И все — за смех!

Хочешь насмешить — наплачешься.

Харт смешил всю страну от Владивостока до Бреста, а сел за невинный, почти детский стишок:

Сталин узнал в нем себя.

Харт отбивался, когда его тянули в «воронок».

— Товарищи, тут какое-то недоразумение! Товарищ Сталин самый лучший в мире физик, философ, стрелок и, по логике вещей, — самый великий… мужчина, исполин секса!

— Это вам не какой-нибудь Распутин, — кричал он, когда поджопником его забросили в «черный воронок», — вы видели его орган?!

Харт получил 7 лет.

«А, может, вождь действительно импотент? — подумал он, — уж лучше бы я оставался инженером и опаздывал».

Потом, когда его спрашивали: — «За что сидели?» — он скромно