Вставайте, граф! [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать постранично, страница - 2

то самое кровавое зрелище, которого жаждала.

Этот досадный эпизод превратил в невыносимое мучение и без того нестерпимую скуку лекций. Граф маялся, рвался как можно дальше от этой рутины и духоты — и в конце концов ушёл, не дожидаясь конца. Но и на улице ему никак не удавалось избавиться от ощущения рутины.

Всё было знакомо. Всё было обыденно до зевоты. Всё уже намозолило глаза, намозолило душу, утомило своей будничной скукой: и сырой бетон городских зданий, и поток автомобилей в бензиновых парах, задушивших тонкие осенние запахи, и чахлые деревца, и равнодушный плебс, торопившийся по своим ничтожным делам, и нахальные воробьи, назло графу делавшие вид, что им весело.

Граф с отвращением смотрел на мир и думал, что мир слишком примитивен и тосклив для него. Как можно существовать тут, среди унылых стен, в городском смраде, будучи вынужденным общаться с обывателями, с людишками скучными и примитивными — «получить диплом, найти работу…» Ну почему, думал граф, из всех вероятностей бытия злая судьба выбрала для него именно эту? Эту рутину, эту скуку, эти нудные будни? Несправедливо ведь, несправедливо!

Вот если бы…

Если бы романы и фильмы были правдивы хоть чуть чуть, то попав в другую реальность — в настоящую реальность — граф обрёл бы, наконец, истинное лицо. Что окружающие видят? Пошлую маску — а могли бы…

Граф, замирая от восхищения перед своими скрытыми от взглядов всяких ничтожеств силами, смотрел вперёд — и видел сияющий замок на высокой белой скале, дубраву, просвеченный горизонт, вороных лошадей под разряженными всадниками, и… себя. Он, граф, гарцевал верхом, в окружении дам в амазонках, пёстрых пажей в шелках и перьях, блистательных рыцарей то ли в доспехах, то ли в камзолах — и вся эта роскошная толпа восхищённо взирала…

— Слышь, парень, глаза-то разуй! — рявкнул какой-то мужлан, чуть не сбив графа с ног.

Щёки графа вспыхнули жаром стыда и ярости. Его не видят. В этом поганом, сером, ничтожном мире — его не видят. В другом он бы не позволил всякому быдлу налетать на себя. Ещё минуту граф видел окровавленные тряпки под копытами своего коня — и свернул в свой двор.

Свой. Загаженная подворотня. Накорябанная на стене надпись «Панки — хой!» Сломанная скамейка. Обшарпанные гаражи. Помойка…

В узкой щели между помойкой и гаражами граф и увидел странное и нежное сияние — с замиранием сердца сообразив, что это чудо видимо только ему. Избранному. Бомж копался в мусорном бачке в поисках пустых бутылок, дети, визжа, носились с беспородной собачонкой — и никто, никто из них даже не косился в сторону потустороннего света.

Какая-то особая фаза луны, парад планет, положение светил — какая-то особая милость, справедливость Судьбы открывала графу Вход в Другой Мир. Он сразу это понял и, поправив на плече воображаемый бархатный плащ, направился туда. В свет.

Из ненавистного настоящего. От Даронова и Шалимова — друзья, подумаешь! От Люськи с её крашеными ресницами, штанишками в стразиках и духами «Живанши». От института, чтоб он провалился, от будущей карьеры бухгалтера, чтоб ей было пусто, от родителей, которые держат на цепи да в строгом ошейнике. Туда, где ему на роду написано стать настоящим графом, воином — или магом, как знать. Где будут кланяться и падать ниц, где хрупкие женщины будут распахивать пеньюары из лепестков бледных роз, где враги будут повержены — да что враги, любой прохожий хам умоется кровью…

Граф сдерживая бешено колотящееся сердце, расплываясь в непроизвольной широкой улыбке, подошёл к порталу между двумя выщербленными кирпичными стенами, вздохнул — и шагнул в неизвестность.

Дима Бальзаминов стоял на грунтовой дороге, посреди леса, обхватив себя руками — и смотрел вокруг. Мелкий косой дождь летел по ветру, пронизывающий сырой холод пробирал до костей, Дима мелко трясся в короткой модной курточке без подкладки — но почти не осознавал холода. Он рассматривал… мир рассматривал.

Красная глина на дороге расплылась от дождя, в выбитых копытами ямках стояла мутная бурая вода. Под самыми ногами Димы копыто расплющило кошмарную тварь длиной в две ладони — то ли жабу, то ли толстую серую ящерицу, покрытую бородавками, с шипастым хвостом. Она лежала в жиже свернувшейся чёрной крови — и Дима пялился на неё, как завороженный.

Эта гадина была — чужая. Ядовитая? Хищная? Опасная? Он не хотел встретить такую живьём, даже мёртвая, она вызывала судорогу отвращения и страха чуждостью.

Может, обычнейшая здешняя зверюга, как травяная лягушка дома, подумал Дима, и его зубы выбили неожиданную дробь — он еле остановил собственный подбородок. Может, обычнейший здешний лес, как наш лес на Карельском перешейке, думал он, усилием воли переведя взгляд от твари на высоченные деревья — с чёрными хвойными лапами в белёсой паутине или с буро-винными листьями, жёсткими, издававшими под порывами ветра неживой, жестяной какой-то шелест. Тёмно-красная, как кровью пропитанная трава и высокие, по