Малые поэмы [Джон Китс] (fb2)

I В краях Индийских – близ Гидаспа, мнится, — Стояла – иль парила, что скорей — Малюток-эльфов славная столица. Царь Эльфинан, мельчайший меж царей, Влюблялся в человечьих дочерей, Любил их руки нежные, и губы, Что, чудится, взывают: обогрей! — А вот из фей не выбрал ни одну бы. Царь утверждал: ему бесплотные не любы. II Любить людей – для эльфа срам и грех; И всяк служитель тамошнего храма Грозил навзрыд: беда постигнет всех За преступленья царственного хама, Что на закон плюет весьма упрямо. Какая драма! Государь ведом Лишь вожделеньем; подвернется дама — И тот же час – Гоморра и Содом, Пока жрецы сулят и молнию, и гром! III Парламент, возмущенный государем, Воззвал: отверзни августейший слух, Уймись! Иначе в грязь лицом ударим! Ужели мало нежных фей вокруг? Ухлестывай за духами, о дух!.. И царь ответил – мыслю, с перепугу (Он фей терпеть не мог ни на понюх): «Согласен, мой порок сродни недугу! Средь бестелесных дев сыщите мне супругу». IV Гонцы к Пигмаю, в горский Гималлой Порхнули резво, умолили хана: О величайший! Свергни спесь долой! Царю потребна дочь твоя, Кроханна! Гонцы скончали речи невозбранно И улетели с лучшей из невест. Малютки-эльфы – мощная охрана, И токмо няня, челяди замест, Летела с девой: Бог не выдаст, шмель не съест. V Людскую душу в область эмпирея Сонм ангельский заботливо несет — И эльфы так же возносили, рея, Царевну под сапфирный небосвод, И веял ей навстречу ветр высот… В полете эльфы спали, в нем же бдели, А если скучноват бывал полет — Невесте встать с пернатой колыбели Да promener à l’aile заказано ужели? VI «Голубка, лучше смолкни, ей-же-ей! — Рекла невесте няня Кораллина. — Близ нас укрылся в облаке Хиндей, Лукавая и злая образина! Ох, кажется, ясна ему картина! Сотри-ка слезы, прекрати-ка стон — Старик Хиндей хитрее лисовина! Он царский верноподданный шпион! Родная, твой обман уж заподозрил он! — VII Хиндей услышит храп усталой мыши, Коль скоро в половицах есть нора! Хиндей считает черепицы крыши — И знает, сколь под крышей серебра И золота – и думает: пора Изъять их! О, Хиндей…» Но дева няне Велела: «Стихни! Ты глупа, стара! Да мне ли опасаться этой дряни? Я в ненавистный брак влекома на аркане! VIII О, мой любимый смертный, где ты?» – «Цыц!» — Шепнула няня, да царевна-кроха Такой метнула огнь из-под ресниц, Что нянюшка решила: дело плохо! И стихла, удержать не в силах вздоха, Поскольку от воспитанницы злой Ждала в отместку вящего подвоха: Кроханна ущипнет – хоть волком вой! А может уколоть аршинною иглой… IX Приструнив няню, дивная Кроханна Со скукой и тоской наедине Стенала и скулила непрестанно, Кляня судьбу злосчастную, зане «Прощай навек» родной рекла стране. Корысти государственной в угоду Горянке славной дни влачить на дне Долин? Достаться подлому народу? В низину снизойти? К столь низменному сброду? X Рыдала фея в носовой платок — Тож лепесток фламандской розы. Кроме Изложенного, был еще чуток Иной резон скорбеть об отчем доме — Хиндей сие поведал в пухлом томе «Записок» знаменитых (Жукк и Сын, Что любят мертвых уличать в сороме, Издали труд подобный не один — Извольте заглянуть в их книжный магазин). XI Честит Хиндей, не сдерживая злости, За мерзкое распутство всех подряд, И всем подряд перемывает кости, Усердно регистрируя разврат, В котором грешен всяк и виноват; Глаголет он, историю копая (И тут Хиндею Геродот не брат), Как фею-шленду, эльфа-шалопая Толкала к людям страсть – постыдная, слепая. XII Откроем указатель. Буква К… О что за имена! Какие лица! И мы Кроханну там наверняка Отыщем без труда. Ага… Страница… Листаем… Напечатано: срамница! Такое автор о царевне плел, Что впору плюнуть или прослезиться! «Влеченье к людям – худшее меж зол!» — Сказал Хиндей – и в том уперся, как осел. XIII Кроханну прошлым он корит романом: Мужчина был ей дорог, люб и мил Задолго, мол, до брака с Эльфинаном! Но и во браке, мол, не поостыл Сжигавший дрянь сию преступный пыл: Сбегала, дескать, с мужниного ложа В Бреданию – любезный гамадрил Там обитал, злопакостная рожа! Царица, мол, жила, грехи вседневно множа. XIV Но полноте! Оставим болтовню — Пускай болтают сойка да сорока. Царевну я пока что не виню — Зачем ее порочить раньше срока? Подобный брак – несносная морока! Сам Эльфинан – поведать вам дерзну — В супружестве таком не чаял прока: Он, женской плоти нежной белизну Любивший – получал бесплотную жену! XV Едва послы его – точнее, сваты — Вспорхнули над макушками дерев, Забился Эльфинан к себе в палаты, Как зябнущий баран в уютный хлев, И в жалобах излил никчемный гнев. И тщетно звал, простертый на диване, Милейшую меж прочих смертных дев… И мщенье обмозговывал заране: «Парламент! Ох и шваль – и смерды, и дворяне! XVI Я кой-кого изрядно проучу, И кое-кто дождется укорота; Я кой-кого отправлю к палачу, И кой-кому палач отрубит что-то! Не депутаты – золотая рота! Ишь, супостаты любящих сердец! Одергивать меня, как обормота? Я царь, иль нет? Не я ль ношу венец? Я славный Эльфинан, иль тряпка, наконец? XVII И лорду-канцлеру, лисице хитрой, Приуготовлю преотменный шиш: Его сынок хотел венчаться митрой — Теперь уже не выгорит, шалишь! А младший Хреннинг пусть мечтает лишь О долгожданном генеральском чине! Церковная богаче будет мышь, Чем царедворцы многие отныне — Щедрот моих, клянусь, не станет и в помине! XVIII Ха! Герцог А.! Твой отпрыск волен ждать, Но не дождется Ордена Подвязки — Визжали ты, сестра твоя, и мать О том, как царь дарует смертным ласки! Что, полагали, я страшусь огласки? Ха! Графу Б. придется жить в кредит… А вот Палату Общин без опаски Не тронешь – ибо сволочь там сидит; Силен мужицкий сброд, и превесьма сердит. XIX Чудовищная, подлая затея! Какую стерву с Гималлойских гор Доставят мне, о свадебке радея? Проклятый брак, поганый приговор! На плаху легче, лучше на костер! Прелестнейшая Берта! Разве тать я? Порхну к тебе на головной убор, А после поброжу по складкам платья — Да перст мизинный твой порой возьму в объятья!» XX С минуту бедный царь лежал простерт — Пока не вытер слезы покрывалом И не восстал с дивана, зол, как черт: К любви найдя препону даже в малом, Влюбленный обращается вандалом! И зычно грянул грозный царский глас; И, точно понукаемый стрекалом, Поспешно царь продиктовал указ: Всех пойманных ворюг – на плаху, и тотчас. XXI «Эбен!» (Эбеном издавна владыка Прозвал пажа. Пригож и чернокож, Любимый царский раб из Мудамбика, Умен был этот эльф, и прыток тож, И часто правду молвил, а не ложь, И потому бывал нечасто порот). «Эбен! Искать гадателя пойдешь — Зовется Плудт, недавно прибыл в город! Сыщи, тащи сюда – хоть волоки за ворот! XXII Постой! Пойдешь без моего кольца — Вещун тебе покажет фигу с маком: Наверняка такого молодца Сочтет убийцей, либо вурдалаком; А перстень свой лишь доблестным служакам Даю! Скажи: затянется расспрос — Любой кудесник до расспросов лаком, — Есть у царя усердный кровосос, Цепной комар, – а есть и рой несытых ос!» XXIII Нешуточную бросивши угрозу, Унялся Эльфинан, и вновь прилег, И томно принял царственную позу. А раб, нутром почуявший батог, Безмолвно пятясь, вышел за порог, И двинулся к астрологу в обитель: Столицу знал он вдоль и поперек, Насквозь разведал – верить захотите ль? — Гораздо лучше, чем любой исконный житель. XXIV Смеркалось, и оптовым на замки Закрыться подошла пора лабазам, А где продажа в розницу – рожки Зажглись, шипя веселым, ярким газом (Врачи глаголют, он сродни заразам). Теки по трубам, газ, расторгни мрак, Потешь нам душу и обрадуй разум! Свечной торговец, нынче ты – бедняк, И вскоре не у дел останется светляк. XXV Эбен презрел кондитерские лавки (Он во дворце халву и пастилу Нещадно трескал и просил добавки); Он важно шел – и вдруг изрек хулу: Отчаянно фальшивил на углу Скрипач, игравший токмо ради хлеба. «О, где бы взять поганую метлу!» — Рыкнул Эбен. Тут капли пали с неба, И хлынул дождь, и раб забрался в кузов кэба. XXVI «Я дерну шнур, – сказал Эбен. – Мой Бог! Ну, где такую сыщешь колымагу? Сиденье – рвань, в обивке – уйма блох. Одёр ледащий не прибавит шагу: Я скоро трупом, намекает, лягу! Стекло приспустишь – больше не поднять, И всюду щели пропускают влагу! О Боже, мы ползем – за пядью пядь! Пора бы паланкин использовать опять! XXVII О ты, ползущий медленней улитки, И тяжко раздувающий бока! Ты утром вез бедняцкие пожитки, А днем возил, увы, ростовщика, Что бедняка прижмет наверняка; И вечером тебе нашлась обуза: Из кабака доставил седока Домой. О, ты влачил немало груза! С удачей у тебя, о кляча, нет союза. XXVIII Шагай, бедняга, не жалей подков! Ты держишься в оглоблях еле-еле, А надо на кивок, иль жест, иль зов Покорно поворачивать к панели: Увы, не потрудились – не поели Ни ты, ни кучер, уж таков закон. Вздыхай, бедняга, о своем уделе! Вздыхай, пока тебя летят в обгон Карета, и ландо, и прыткий фаэтон». XXIX И тут, заметив нужный переулок, Эбен без промедленья дернул шнур. Замолк ужасный скрип колесных втулок, Застыл одёр, измучен и понур. «Да, сударь! – молвил кучер. – Перекур: Тут ни проезду нету, ни проходу! Глядите, сколь пролеток, бричек, фур — Толпиться, вишь ты, нонче взяли моду! Видали, сударь, мух, слетающихся к меду?» XXX Сошел Эбен. Мощенные слюдой, Повсюду отражали тротуары Эбеновую рожу с бородой, Какую отпускают янычары, Пунцовый плащ, атласные шальвары (Их натянул бы даже падишах), Кушак шелкóвый – а еще динары, Что и в носу блистали, и в ушах: Любимый царский раб рядился в пух и прах. XXXI Спеша вперед, Эбен с любовью пылкой Гляделся в сумрак слюдяных зеркал — И расплывался радостной ухмылкой (Он чаял государевых похвал). И, созерцая собственный оскал, Домчался к магу вихрем, ураганом; Швейцара кликнул, взором засверкал, Зелено-бело-золотым тюрбаном Тряхнул, и поиграл огромным ятаганом. XXXII «Похоже, у хозяина прием?» — Эбен спросил. Швейцар сказал: «Куда там! У нас под боком нынче торг тряпьем — Царь женится, пришла пора затратам! Здесь Magazin des Modes на радость фатам И женам их открыли… Тарарам! Нашлось употребление деньжатам!.. Хозяин мой под этот шум и гам Не в силах ни таблиц чертить, ни пентаграмм. XXXIII В науке нешто воспаришь к вершинам, Коль от земной заботы очумел? А dentes sapientiae мышиным Растет цена! А сколько стоит мел! А уж почем чеснок и чистотел! И aqua-vitae надобна, однако, Для ворожбы и ей подобных дел! Увы: не сыщешь денежного знака — Забудь и помышлять о знаках Зодиака. XXXIV Венеру кличешь – отверзай мошну: Корыстны, сударь, некие светила! Но, entre nous, приверженность к вину Хозяина изрядно разорила». Эбен изрек: «Потише! За перила Держась, гадатель вниз ползет, как рак! Багровее не видывали рыла! Гляди, обулся лишь в один башмак!» «О да, – шепнул швейцар, – на это он мастак». XXXV Да, собственной блистательной персоной По лестнице спускался звездочет, Поникший и подобный мухе сонной, И выступавший задом наперед. Он каждую ступеньку в свой черед Нащупывал ногой… «Мою дворнягу Хоть кто-нибудь с дороги уберет? — Он бормотал: – Ведь раздавлю беднягу…» «Давно, – сказал швейцар, – ваш песик задал тягу». XXXVI Воспрянул Плудт: «А вот и царский паж! Про твой визит рекла моя наука. Рычит во гневе повелитель ваш, Промешкаешь – отведаешь бамбука! Скорее в путь, и более – ни звука. Спешим!..» И вот астролог и арап, Подобно стрелам, пущенным из лука, Примчали к царской спальне. В оной раб Учуял некий шум, напоминавший храп. XXXVII Шепнул Эбен: «Какая же таблица Вещала – мол, царя объемлет ярь?» Шепнул гадатель: «Да! Владыке снится, Что он тебя, ехиднейшая тварь, Терзает, как разгневанный дикарь». «Срамлю тебя, – сказал Эбен, – сполна я! Шумит игрушка, созданная встарь — Богатая игрушка, заводная: Урчит бенгальский тигр, британца уминая». XXXVIII Эбен толкнул гадателя: «За мной!» Они в покой вступили тише теней И, хоть сидел властитель к ним спиной, Не позабыли преклонить коленей И пали ниц, ничтожнейших смиренней: Не столь Эбен боялся пауков, Не столь Эбен страшился привидений, Сколь кесаря, когда, уйдя в альков, С игрушки заводной тот свесть не мог зрачков. XXXIX Не смея покоситься друг на друга, Вещун и раб лобзали так и сяк Ковер заморский, бывший краше луга — Там выткан был цветок любой и злак, И мягкий ворс являл предивный зрак… Игрушка заводная замолкала. Царь Эльфинан десницу сжал в кулак И, повелитель старого закала, Чернильницу разбил, и три больших бокала. XL Царь обернулся: «Жалко, недосуг — И краткой будет речь моя, и кроткой! Глухонемых заставил бы я слуг Твоей, Эбен, заняться обработкой — О, как любой из них владеет плеткой! Проваливай! А ты, халдейский маг, Восстань! Желаешь подкрепиться водкой? А может быть, в шампанском – вящий смак? Иль херес предпочтешь? А хочешь – пей коньяк». XLI «Властитель правоверных! – рек астролог: — Владетель дивных пьянственных хором! И выбор прост, и разговор недолог: Я предпочту ямайский старый ром». «Залейся, – царь изрек, – таким добром!» И молвил Плудт: «О, с радостью великой! Но – каюсь: в этикете слаб и хром — Нельзя ли сдобрить оный ром толикой Crēme de citron – дабы не сделаться заикой?» XLII «Я пью твое здоровье, Плудт! И пью За Берту!» «Берту? – рек астролог: – Браво! Но столько Берт!» И царь вздохнул: «Мою Алмазом чту, а прочие – оправа». «Но ведь любая, – Плудт икнул, – держава Бесчисленными Бертами кишит! Я знаю Берту Ватсон – ух, отрава! И Берту Пэйдж – наперсницу Харит; И помню Берту Нокс, и видел Берту Смит… XLIII О Берте, вам любезной, больше вдвое Гадатель должен выведать сперва: Прозвание скажите родовое». И царь ответил: «Перл! Моя глава Пред Бертой Перл склоняется! Молва Идет о Берте всюду! Есть ли чище И краше перлы? Тут мои слова Окажутся бессильны, блёклы, нищи… Да! – в Кентербери, Плудт, ищи ее жилище». XLIV «Ба! – крикнул маг: – Она!.. Давным-давно Покинул я дитя под чуждым кровом — Дитя, что было в полночь рождено, В индийских дебрях, где с тигровым ревом Сливались вопли матери… В суровом Родиться Берте выпало краю — Здесь горе вдовам, и лафа коровам! Я крошку ясноглазую сию Похитил – и потом подкинул, признаю». XLV «Не знаю, – рек монарх, – гадать не стану, Правдивый ты рассказчик, или враль. Допей бокал, ступай сюда, к дивану! Сочти мой пульс, восчуй мою печаль! И, если ты ученый, а не шваль, То госпожу в мои доставь чертоги!» И молвил Плудт: «Я в жизни лгал едва ль! Я вправду тать милейшей недотроги! Я истину вещал, а вы чрезмерно строги». XLVI «Орудуй, Плудт! Иначе головой Ответишь, ибо скипетром расквашу Башку!» – «О царь, неужто булавой Послужит скипетр? Боже, что за кашу Я заварил!..» Но император чашу Горчайшую испить успел до дна, И был готов к любому ералашу. И маг вздохнул: «Где-где живет она?.. Дозвольте ром залить стаканчиком вина!» XLVII И длань простер к фламандскому фужеру (Владел им прежде адмирал де Витт), Кларетом налил – но не всклянь, а в меру, — И осушив, обрел довольный вид, И, точно из пучины всплывший кит, Вздохнул – и ровно через пол-минуты Напитком тем же был фужер налит И выпит. Маг хихикнул: «Фу ты-ну ты! Вы щедры, государь, хоть речи ваши круты! XLVIII – Не плачьте, князь! – он крикнул, и сосуд Наполнил вновь: – Не плачь, продолжим пьянку! Ужасен пульс твой, но тебя спасут!» Ответил царь: «Присядь на оттоманку! Рассвет забрезжил – мыслю, спозаранку Орать негоже. Ты бы чем-нибудь Закусывал, дружок… Возьми-ка склянку С водою розовой, и хоть чуть-чуть Чело мне освежи, и страждущую грудь! XLIX – Кроханна! Тьфу!» – завыл он. «Лишь о Берте, — Ответил маг, – раздумывай, дурак! Поверь… Ох, государь, винюсь! Поверьте: Удавкой вам вовек не станет брак! Кроханна? Фи! Кривляка средь ломак! А Берта… – И пошарил он в кармане: — А Берта – самый цвет, и самый смак!» И, с ловкостью, присущей обезьяне, Расшитый плат явил, припрятанный заране. L «Вот! Летней ночью вышила сама Себе обнову Берта Перл когда-то!» И царь, лишаясь царского ума, Вцепился в ткань расправленного плата И плакал, точно лютая утрата Его постигла… И являла ткань Цветы в лучах восхода иль заката, Луну являла, тигра, кобру, лань: Обычен был платок – затейливая дрянь. LI Монарх его разглядывал, доколе Не прояснился августейший взор: «Как учат рукоделью нынче в школе!» И вдруг – девиз увидел царь в упор: Отыди прочь, Эрот, презренный вор! Царь пошатнулся – пошатнешься, если Такое зришь надеждам вперекор! «Эй! – маг воскликнул: – Отдохните в кресле! Надежды не мертвы – наоборот, воскресли! LII – “Отыди прочь”? Толкуй: “спеши сюда!..” Но к делу. Ни за что на свете фею Не наречете вы женой? О да, Разумно. Ибо как же я посмею Перечить вам? Свою подставить шею? В особе царской обрести врага? Вы мне башку снесете, как злодею — Ведь царская расправа не долга! А мне башка моя, поверьте, дорога! LIII – Да, впрочем, и противно этикету, Когда желания смиряет князь, К любви своей влекущийся предмету! Лишь смерды смирны, ибо смерды – мразь! Скажу по размышленьи, не страшась: Я удавил бы всякого прохвоста, Что князя упрекнет за эту связь — Ведь невеличка Берта – фея просто: Изящна, и худа, и крохотного роста». LIV «Который час, гадатель?» – «Скоро пять, — Гадатель молвил. – Уж запела птица, Товаркам говоря: довольно спать! Вам на чело рассветный луч ложится. Задуть ли свечи?» – «Да! Но где ж юница? Лети за ней, а не витийствуй тут!» «Нет, – маг изрек, – любовницей разжиться Отправитесь вы сами – ведь не чтут К любимой деве путь за непосильный труд!» LV «Я сам?» – «О да! Ведь числитесь героем! А чтобы деву не объяла жуть, Поскольку в поднебесье взмыть обоим Придется вам, и долгий править путь, Заставим Берту славно прикорнуть — И визг не повредит монаршей прыти. Но действуйте немедля – в этом суть». «Немедля?» – «Да. Достигнуть, извините, Вам Кента след, пока светило не в зените». LVI И прояснилось царское чело! И молвил маг: «Моя награда – чарка!.. Двадцать четвертое у нас число, Апрель… Грядет канун Святого Марка… И коль такого алчете подарка — Сию минуту прогоните лень! Барашек мой, вас ожидает ярка! Поверьте, сей глагол – не дребедень: Похитить Берту вы лишь в этот властны день!» LVII И брови снежно-белые насупил Великий маг, всеведущий старик, И очи воспылали, точно жупел, И посуровел добродушный лик; Десница вознеслась – и через миг, Нырнувши в плащ, нашарила меж складок Волшебнейшую из волшебных книг — Влияла книга на миропорядок, И были в ней ключи ко множеству загадок. LVIII «Возьмите книгу… Царь, да вы же трус! Не бойтесь, прикоснитесь к переплету! Сей пухлый том – весьма изрядный груз, Но не помеха вашему полету; А Берту в безмятежную дремоту Повергнет он: сей том, сей амулет Навеет спячку даже бегемоту! Закутайте девицу в теплый плед — И умыкайте. Вам преграды в небе нет! LIX «А заклинать придется?» – «Нет, не надо. Лишь положите книгу на постель, В которой спит подкинутое чадо — И все тут». – «О, заветнейшая цель! — Воскликнул царь: – За тридевять земель Спешу, и возвращусь без проволочки! Ты станешь пить, как не пивал досель: Не из бутылки жалкой, но из бочки! А хочешь мужем быть Кроханны, ханской дочки?» LX И молвил маг: «Благодарю за честь… Ах, да! Начнутся пересуды, споры: “Где государь?” И разнесется весть: У царства – ни надёжи, ни опоры! Но я скажу, что вы изрядно хворы: К царю нельзя, владыку бьет озноб! А коль жрецы – проныры да притворы — Елеем ваш решат помазать лоб, Отвечу: торопить царя негоже в гроб». LXI «Пора! Пора! Открой окно, гадатель!» «Ого! – воскликнул маг, открыв окно: Стадами нынче бродит обыватель В такую рань!» – «Увы, немудрено, — Заметил царь: – Ты падок на вино, А чучела сии весьма охочи До зрелищ: недоспали, смерды – но Кроханну ждут, горē возводят очи… Найдется им, о чем судачить ближе к ночи!» LXII И хмыкнул Плудт: «Ого! Они орут! Ага! Послы вернулись! Прилетели! Сколь утро ясно, сколь несметен люд! Сколь облачные блещут цитадели!.. К лесной опушке, где чернеют ели, Снижается бесчисленный кортеж, Кружась и вихрясь… Эдакой метели В апреле мы не видывали прежь! Сколь нынче воздух чист и несказанно свеж!» LXIII «Отлично, Плудт! Кортеж подобен вьюге… А эти “сколь”! Ну, право, ты поэт!» «О государь, прочтите на досуге Мои безделки! С юношеских лет Служил я Фебу, Музам дал обет! Не смейтесь! Труд нелегок и долгонек! Подите, сочините хоть куплет!» Царь отмахнулся, взлез на подоконник: Стихов не сочинял, – но зрелищ был поклонник. LXIV Народ ликует. И наперебой Все колокольни город полнят звоном; Гремят оркестры, с пушечной пальбой, Что горожанам не грозит уроном, Соперничая; флагам и знаменам Привольно полоскаться на ветру. Близ Эльфинана сядет в зале тронном Кроханна! – и в столице ввечеру Вина получит всяк по целому ведру! LXV Кортеж кружился над жемчужной башней, Сверкая в свете ласковой зари. Наипервейшим, с важностью всегдашней, Летел Хиндей, за ним летели три Пажа, вослед пажам – секретари, Затем – не забывать о протоколе! — Затем рабы, верзилы-дикари, Несли усердно – хоть и поневоле — Герб гималлойский: мышь на серебристом поле. LXVI Затем летела знать; за знатью – рать, Крылатые бойцы в надежных латах; За ратью – рой рабов, тащивших кладь (О, сколько силы в неграх и мулатах!); Затем двенадцать лекарей в халатах Парчовых… И блистая, как звезда, Витала в сонме спутников крылатых Царевна – и уж как была горда, Что служит ей одной столь славная орда! LXVII Кто равнодушен к эдакому блеску? Царевна засмеялась, глядя вниз… Царь застонал, задернул занавеску: «Мерзейшая из пакостных актрис! Лечу! Лечу! Кривляку ждет сюрприз! Какая тварь! Ужимка за ужимкой! Снабди сию секунду, старый лис, Меня волшебной шапкой-невидимкой — Иначе мой побег окончится поимкой!» LXVIII Вооружась волшебным колпаком, И том волшебный крепко взяв под мышку, Царь Эльфинан прищелкнул языком, И стал похож на дерзкого мальчишку. «Прощай, Кроханна! Право, просишь лишку! Прощай, прощай! И ежели навек — Навек прощай!» И Плудт увидел вспышку — Он даже не успел захлопнуть век: Царь Эльфинан исчез, едва «прощай» изрек. LXIX «Ого! – воскликнул маг: – Свершилось чудо! И впрямь лететь решился, идиот! Ну что же, выпивкой займусь покуда — Хоть после мне Хиндей башку свернет». Маг осмотрелся, как шкодливый кот: «О, сколь же здесь алмазов и рубинов! Да мне ли восседать, разинув рот, И ничего из ларчиков не вынув? Есть вещи поценней бутылок и графинов!» LXX – Царю – наука: не пускайся в блуд!..» Гласят иные летописи, будто Сие сказав, умолк навеки Плудт. Мол, прогуляться потянуло Плудта, И Плудт, на посошок напившись люто, По лестнице сходил, творя зигзаг. Стопа же лишь одна была обута, И, сделав роковой неверный шаг, Свалился вниз, и враз убился насмерть маг. LXXI Но летописи лживые нередки! И живо эту опровергнут чушь Хиндеевы записки и заметки. Хиндею должно верить – честный муж, Изящно повествующий к тому ж — Хотя витиевато. В стих певучий Не втиснешь эту прозу, коль не дюж! Вперед, Пегас, летим искать созвучий: Здесь отличиться нам отменный вышел случай! LXXII Дневник Хиндея – истины врата. Читаем… «Полночь. – Мгла. Тридцать шестая Под нами промелькнула широта, И курсом на Тибет промчала стая Скворцов. – На крылья нам легла густая Примерно в четверть первого роса. — Укрыл царевну мехом горностая: Озябнув, эта девица-краса Рычала погрозней рассерженного пса. LXXIII Час без пяти. – Из новенькой двустволки Дуплетом сбил ночного мотылька. — Изжарил: есть хотели все, как волки; Царевна же не съела ни куска. И пусть не ест, печаль невелика. — Недобрый знак: навстречу мчится филин! Пишу и вкось, и вкривь – дрожит рука… Я, не лишенный мозговых извилин, Предвижу: будет брак несчастьями обилен! LXXIV До трех часов пересекали мы Пространство над песками Черной Гоби. — Вдали вздымался, под покровом тьмы, Вулкан великий, изрыгавший в злобе Огонь и лаву, скрытые в утробе. — Клубился дым, стоял несносный смрад, Как будто в мерзкой городской трущобе. — Сменили курс: не воздух – сущий яд, И раскаленных глыб весьма опасен град. LXXV Примерно в три часа метеоритом Накрыло наш обоз. – Какой удар! Жалею о сервизе, вдрызг разбитом (Еще погибли паж и кашевар). — Царевне обожгло подол – кошмар! Она визжала: “Ух, головотяпы!” — И обещала уйму лютых кар. Да, не хотел бы ей попасться в лапы… О ужас! Нетопырь моей коснулся шляпы! LXXVI Три двадцать и четырнадцать секунд. — Большой пожар на западной равнине: Пылает город. – Битва или бунт? — Ах, это город Балх! Боюсь, отныне Конец его богатствам и гордыне… — Близ нас парит чудовищный грифон! Удвоил стражу: дам отпор скотине! — Отставить. Пронесло. Убрался вон. Летим не без помех, но все же без препон. LXXVII Три тридцать. – Отдохнуть велит рассудок. Пятиминутный сделали привал На облаке. – Внизу, под звуки дудок И бубнов, шел пикник, иль карнавал: Облюбовав обширнейший прогал Меж древних кедров, буйные оравы Отплясывали. Кто не танцевал — Другие находил себе забавы, А кое-кто и спать ложился прямо в травы. LXXVIII Убил гуляку, обронив брегет (Хорошие часы, ей-Богу, жалко!) — Два золотых тотчас метнул вослед, В уплату за услуги катафалка. — По мопсу ханской дочки плачет палка: Ворчал в ответ на мой игривый свист! — Царевна, как заправская гадалка, Тасует карты: назревает вист. — Сыграли. Говорит, я на руку нечист. LXXIX И в шахматной игре свою сноровку Царевна показала после карт. Под шахом совершая рокировку, Вошла в неподражаемый азарт И зарычала, точно леопард. — Четыре с чем-то. – Ранняя пичуга Поет. – Прислуга дремлет у бомбард. — Царевна спит. – Царю придется туго: Во сне зовет она возлюбленного Гуго. LXXX Ох! Маховое выпало перо Из левого крыла! Ужель дряхлею? Да нет же! Чует, чувствует нутро: Я полон сил! Ведь я себя лелею Как цветовод – любимую лилею! — Примерно пять. Зарей горит восток. — Примерно в шесть увидели Пантею. — Велю снижаться за витком виток, Чтоб нами весь народ полюбоваться мог. LXXXI По нисходящей прянули спирали. — Какие толпы! Сколько суеты! — Мещане в высь восторженно взирали, Как солнце увидавшие цветы. — Велел парить, убавить быстроты. — Бутоны, первоцветы луговые Несметно, как осенние листы, Повсюду сыпались на мостовые. — И ликовал народ, вытягивая выи. LXXXII А дальше, мнилось, лицами зевак И улицы и площади мостили! Над каждой кровлей полоскался флаг, И стягами украсили все шпили: Старались, не ленились, простофили!.. По городу катился громкий гул, И чудилось, бушует море, или Большое стадо буйволов спугнул Охотник (сей пассаж – народу не в похул). LXXXIII “Ура невесте царской! Честь и слава!” — Разнесся рев. Невеста же в ответ Раскланялась налево и направо, Меча пригоршни золотых монет — Не медяков, как утверждали, нет! Я не иду к царевне в адвокаты, Но клевета сия – постыдный бред! О, сколь неблагодарны скорохваты, Спешившие ловить цехины и дукаты! LXXXIV Но все же всяк ревел, как добрый слон: “Кроханна, славься!” И под эти клики Мы низлетели наземь близ колонн Имперской знаменитой Базилики. На караул гвардейцы взяли пики, Вельможи низко поклонились нам И подняли приветливые лики. Вступаем во дворец… О стыд и срам! Какой хаос! Какой нежданный тарарам! LXXXV Замест монарха и монаршей свиты За широко раскрытыми дверьми Крикливые столпились троглодиты, С несмысленными схожие зверьми — Вернее, эльфы, пьяные вельми. Шваль: судомойки, вице-судомойки, Лакеи – эту дрянь поди уйми, Когда у них разгар лихой попойки! И все до одного трещали, словно сойки. LXXXVI Потом узрел коронного судью На четвереньках: полагаю, эля Несчастный выпил целую бадью; Градоначальник, ставший жертвой хмеля, Вовсю бранился, кулаками целя Соседу в ухо, или же в висок; Стряпухи же лобзали менестреля. Кто мог шагать – шагал наискосок, И от паденья был подчас на волосок. LXXXVII Поэт придворный вскачь по вестибюлю Примчал к царевне, оседлав шута, И проталаму спел, а после – дулю Явил… И вся лихая сволота Заржала! В гневе я отверз уста: “Где государь? Ответствуйте!” Куда там… Царевну одолела дурнота. Я крикнул, дал приказ войти солдатам. И кинулся царя искать по всем палатам. LXXXVIII И тут новейший царский блюдолиз Навстречу мне шагнул, давясь от смеха: Напившийся до положенья риз Гадатель Плудт…» Немалая утеха! Маг не разбил, что скорлупу ореха, Себе главу! Меж персонажей враз Возникла бы досадная прореха — Но летописец утешает нас: В живых остался маг, меж магами – алмаз. LXXXIX И, как сановник, облеченный властью, Плудт повелительно прервал дебош. ………………………………