На круги своя [Август Юхан Стриндберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

Грипсхольм с полями, зверинцем и садами, они заперли дворцовые покои, оставили для себя лишь несколько самых убогих; животных из зверинца отпустили на волю, все роскошные растения в саду выкорчевали и разводили теперь лишь целебные травы, безвозмездно снабжая оными окрестных больных. Посему были они во всех отношениях подлинно образцовыми учениками Христовыми и леностью не страдали, ибо прислужников не имели, все работы свои исполняли сами.

Вот почему в апрельский день мы застаем их за колкою льда на монастырском дворе. Дело не спорится, частью, наверно, оттого, что власяница жмет под мышкою, частью же оттого, что малокровие и ядреный вешний воздух вконец истощили их силы; дыхание до того тяжелое, что худые щеки западают, прорисовывая челюсти и зубы, вдобавок монахи то и дело останавливаются, чтобы прокашляться. Солнце палит, а они зябнут, и холодный пот, выступивший на лицах, делает их похожими на кучку хилых заморышей. У церковных дверей вырыта могила, подле нее стоит пустой гроб — излишнее напоминание о том, что ожидает впереди. В церкви один из братьев служит безмолвную литургию для безмолвной же братии, слышно только, как шелестят страницы большой книги да шуршат рясы при поклонах и коленопреклонениях. Всякое внешнее убранство в церкви отсутствует — лишь черное распятие на главном алтаре; однако в приделе Девы Марии установлена большая доска, на которой будет изображено Благовещение, единственная дозволенная здесь картина. Художник был не монастырский, привезен из внешнего мира; сейчас он, готовясь к священной миссии, предавался строгому покаянию и умерщвлению плоти. Меж братии подробно, в письменном виде, обсуждалось, как надлежит трактовать сей предмет, и Ботвида Живописца терзали борения с самим собою — как ему изобразить Приснодеву в тот сокровенный миг, когда она слышит ангельский привет «Ave Maria gratia plena»^[3] и получает весть о благословенном своем состоянии. Ботвид хоть и был юноша благонравный, набожный, но все-таки знал, что дитя человеческое не родится без мужчины и женщины. Поэтому, с одной стороны, ему предстояло запечатлеть естественное в ходе событий, с другой же — не забыть о чуде, то бишь о сверхъестественном, и он постарается через выражение лика Девы показать высочайшую духовность в единении с чувственно-земным. Однако это он оставил напоследок и начал с ангела. Чтобы не примешать сюда ничего из окружающей реальности, Ботвид отказался от пейзажа и построек, а вместо этого, как в старину, написал золотой фон, который придавал фигурам дивный, непостижный блеск, освобождал от отвлекающих случайностей, и они как бы парили в этом поле, что было не воздухом и не землею, но чистым светом. По слову Писания, ангел Гавриил был послан от Бога благовествовать Марии ее грядущее счастие. А так как все ангелы, упомянутые в Писании, названы мужскими именами, Ботвид без колебаний решил представить его в мужском облике, однако набросок на аспидной доске вызвал в обители резкое неодобрение, ведь ангелы превыше всех земных обстоятельств и пола не имеют, да и негоже на одной картине изображать мужчину наедине с женщиной, в особенности когда ему должно исполнить столь деликатное поручение. Стало быть, ангел получил обличье женско-мужское, свойственное ангелам. Лицо — как у юноши, волосы — как у женщины, руки и ноги, различимые сквозь одежду, — как у юноши, но грудь слегка выпуклая, а бедра мягко выгибаются прямо от поясницы. Крылья, по обыкновению, прикреплены поверх одежд, словно бы составляя их часть. В руке ангела Ботвид нарисовал цветок любви, розу, но алая краска монахам не понравилась, ибо напоминала о плоти, да и сам цветок приводил на ум языческие предания. Нет, это должна быть лилия, белая лилия, символ невинности и чистоты. Ботвид написал белую лилию и очень порадовался действию, какое производили шесть шафранно-желтых тычинок, ведь фигуры, одетые в белое, давали не много возможностей поиграть цветом. Но наутро, придя в церковь продолжить работу, он увидел, что тычинки кто-то сковырнул, открытая чашечка опустела. Объяснить, в чем тут дело, монахи не пожелали, и Ботвид подумал, что причина тому, знать, в тайнах вероучения, кои выдавать не должно.

Ангела он все-таки закончил и теперь готовился писать Деву. Строгий пост, ночные бдения и молитвы привели его в ажитированное состояние, и он часами лежал, распростершись на полу в холодной церкви, вознося молитвы и призывая Пресвятую Деву явиться хоть на мгновение и открыть ему свой небесный лик. Но Дева не являлась, и Ботвид полагал себя покуда недостойным изъяснять красками и кистью небесные тайны людям, много более набожным, нежели он сам. Его душа слишком была занята земными вещами, в особенности оттого, что жил он вне монастыря и не мог не встречаться и не беседовать с другими людьми. Ведь жилье ему отвели в старом доме, где обитал с единственной дочерью мирянин, служивший в замке привратником, и Ботвид часто сталкивался с обоими, хотя столовался в