Чужие и близкие [Вильям Александрович Александров] (fb2) читать постранично, страница - 2

закричал он, поворачиваясь ко мне всем телом. — Чего ж ты плачешь? Хочешь убиться? Зачем тебе с током дело иметь? Иди слесарем, токарем, сантехником — мало специальностей есть! Чего ты плачешь?

— Одессу сдали, — сипло говорю я.

— Одессу? Ты что — с Одессы?

Некоторое время он молчит, потом щека его опять дергается.

— Одесса — мама, Киев — папа… — произносит он вдруг тихо, и в голосе его то ли горечь, то ли насмешка — не поймешь. — А что ж ты убежал оттуда, — вдруг ехидно спрашивает он. — Защищал бы ее, свою Одэсу, если ты такой храбрый?!

Я гляжу на него исподлобья, он улавливает этот мой взгляд и рассматривает меня, медленно ощупывая своими маленькими глазками. Я физически ощущаю, как они проходят по моему лицу, затем по груди, по ногам. Он долго рассматривает мои ботинки, если можно так назвать то, что на моих ногах — разлезшийся верх, существующие отдельно от него подошвы и медную проволоку, скрепляющую крест-накрест все это странное сооружение…

— Покажи руки, Я растопыриваю свои ладони и с ужасом вижу, какие они нежные, белые по сравнению с его мозолистыми волосатыми ручищами.

— Молоток держать умеешь?

— Умею…

— Забей гвоздь.

Я заколачиваю в верстак здоровенный гвоздь, при этом я очень стараюсь, чтобы он шел прямо, — и, конечно, пару раз попадаю по пальцам… Но он делает вид, что ничего не заметил.

— Пойдем.

Он ведет меня через весь цех: он впереди я сзади. Он идет неожиданно легко, припадая на одну ногу, как-то странно припрыгивая, и я вижу, как при каждом шаге колыхается под синей спецовкой его толстый зад. Ну, точно курдюк у барана.

От этого пришедшего в голову сравнения мне становится смешно, и чем дальше он идет, тем больше меня разбирает смех. Если он обернется — все пропало. Он меня выгонит — это уж как пить дать. Но он не оборачивается. Он идет все дальше и дальше, пока мы не доходим до самого последнего угла цеха. Здесь стоят еще не собранные машины, висят по стенам какие-то провода.

Он исчезает на мгновенье и вдруг появляется с длиннющей деревянной лестницей. Он ставит ее у стены, в углу, там, где на бетонном полу отлито квадратное возвышение с четырьмя торчащими в нем болтами.

Он лезет по лестнице и на самом верху, почти под потолком, там, где протянуты на белых изоляторах провода, вбивает в стенку здоровенный гвоздь. Потом он достает из кармана тонкую бечевку, привязывает к одному ее концу гайку, а другой конец цепляет к гвоздю. Он сбрасывает вниз гайку, и она повисает на веревке, раскачиваясь. Он ждет, пока все это успокоится, и нитка словно струна протягивается отвесно вниз… Тогда он медленно спускается и по дороге прочеркивает по кирпичу две линии слева и справа от нитки на одинаковом расстоянии.

— Ну, вот, — проговорил он, достигнув пола и отдуваясь. — Выбьешь паз глубиной на это зубило. До самого пола. Понятно?

Я киваю головой и со страхом смотрю на зубило. Я не знаю, как его держать, я не знаю, что такое паз, и, наконец, я не понимаю, зачем нужно портить хорошую стенку.

Он, видно, уловил что-то в моих глазах, зло сплюнул, взял зубило и выбил несколько сантиметров на высоте своего роста.

— Теперь понятно?

— Понятно.

— Тогда полезай. Начни сверху. Я посмотрю.

Я полез. До верха я добрался благополучно. Но там, на самом верху, надо было отпустить обе руки — ведь не будешь держать зубило в зубах, хотя его название наводит меня на такую мысль. Я разжал руки, осторожно поднял их и тут же почувствовал, как спружинила под ногами лестница, норовя сбросить меня вовсе.

— Зацепись ногой, — посоветовал он мне снизу. — На одной ноге стой, а другую перекинь за перекладину. Вот так. Ну, теперь долбай.

Я приставил к стене зубило, примерился, размахнулся молотком и изо всей силы саданул по зубилу. В следующее мгновенье произошло что-то непонятное — перед глазами сверкнуло, зазвенело где-то сбоку, и мое зубило, скользнув, точно живая рыба, перелетело в угол, ударилось о боковую стенку и, торжествующе звеня, полетело вниз, метя, как видно, прямо в голову моему наставнику.

— Ах, туды твою… — заорал он, отскакивая в сторону. — Ты ж чуть без глаз меня не оставил! А ну, слезай — растуды твою…

Но я благоразумно предпочел остаться наверху. «Будь что будет, — думал я, — не слезу».

Он побушевал, покричал внизу, погрозил мне кулаком и ушел, предварительно пообещав спустить с меня шкуру, если к вечеру я не закончу работу.

Когда затих его разъяренный голос, я слез и, с опаской оглядываясь, подобрал злосчастное зубило. Я решил сначала попробовать долбить внизу, стоя на полу, чтобы освоиться, а потом уж делать это на лестнице.

Я попробовал, но убедился, что у меня ничего не получается даже здесь, зубило отскакивает от кирпича, оставляя на нем беспорядочные мелкие зазубрины. «Нет, ничего у меня не выйдет», — с горечью думал я, продолжая долбать как попало. И тут я услышал, как кто-то шмыгает носом у меня за спиной. Я обернулся. Рядом стоял пухленький