Судьба (книга четвёртая) [Хидыр Дерьяев] (fb2) читать постранично, страница - 2

— к большевикам закинула. Я сам собрался против Бекмурад-бая выступить — в джигиты к белым попал. Кто тут виноват? Как кому назначено, так оно и получается Хоть пешком, хоть ползком, хоть на верблюжьем горбе а предназначенное тебе — не минешь.

— Бекмурад-бай жив?

— Этого шайтана и сам дэв не бьёт — видать, ро-ню чует. Война кончилась — Бекмурад-бай баем и остался, как и мы сами собой остались.

— Узук с ними… у них живёт?

Нурмамед помедлил с ответом.

— Не у них. В городе. В Ашхабаде.

— В Полторацке, ты хочешь сказать? — уточнил Берды.

— Ай, кому Палтарак, кому Асхабад, — не стал вдаваться в подробности Нурмамед. — Я что хочу сказать? Я на стороне меньшевиков был — в красных стрелял. Перешёл к большевикам — стал в белых пули пускать. И тех видел на расстоянии протянутой руки, и других. Большевики хорошие люди, справедливые, смелые. И законы у них хорошие. Но не все. Немножко хорошие, немножко плохие.

Нурмамед замолчал, отхлебнул глоток чая, неторопливо поставил пиалу, помял в кулаке свою щетинистую чёрную с проседью бороду, растущую не на подбородке, а откуда-то из шеи.

— Продолжай, дядя, — сказал Берды. — Любопытно мне, какие это законы тебе не по душе.

— А ты не торопи, племянничек, не торопи, — отозвался Нурмамед, — я хоть и на одной ноге хромаю, но доберусь до места, куда мне надобно. Я что хочу сказать? Вот Советская власть у нас стала. Болезни она ликвидирует, баев ликвидирует, неграмотность ликвидирует. Разве я говорю, что это плохо? Это очень даже хорошо. Но зачем она ликвидирует женщину — этого я не понимаю и не согласен с этим.

— Я тоже не понимаю, — сказал Берды. — Как это — ликвидирует женщину? Умный ты человек, дядя, а повторяешь байские выдумки.

— Ничего я не повторяю, — мотнул бородой Нурмамед. — Я живу, племянник, по правилу: лучше худо исполнять свой долг, чем хорошо — чужой. И каждый должен жить так — исполняя собственный долг. Скажи мне, что такое есть женщина? Это мать и опора домашнего очага. В этом её предназначение от природы и от аллаха!

Берды засмеялся. Нурмамед насупился.

— Чего смеёшься?

— На тебя глядя, удивляюсь, — ответил Берды. Жил в Ахале простой дайханин, а сейчас передо мной готовый мулла сидит. Где ты набрался всей этой премудрости?

— Собака по земле катается — колючек набирается, человек — опыта, — степенно сказал Нурмамед. — Муллой я не собираюсь становиться, это вы все, молодые, в новые муллы лезете, поучаете стариков уму-разуму, а глаза-то у вас ещё голубоватые.

— Что-то таких не замечал.

— А ты на молочного младенца посмотри, который ртом пузыри пускает и сам же их руками ловит. Посмотри — и сразу увидишь. А к чему я говорю это, хочешь знать?

— Обязан знать.

— Даже обязан?!

— Да, — в голосе Берды звякнул металл. — Потому что вижу своего родного дядю и дайханина-бедняка Нурмамеда Карлиева, а слышу — байского подпевалу.

— Хе! Был сын Карли — теперь Карлиев стал, да ещё и кибитка — в байском порядке!

Непонятно было, одобряет он или осуждает, серьёзно говорит или подшучивает. Но Берды предупредил:

— Я не шучу, дядя Нурмамед! Я должен знать, почему родной брат моей матери стал врагом моей Родины!

— Родины — надо понимать, Советской власти?

— Да! Так и надо понимать!

— Вот и опять же выходит, что ты кругом дурак и глаза у тебя — голубые, — спокойно резюмировал Нурмамед. — Ты арак пить не научился? А то скажем чайханщику на ухо — найдёт.

— Ты, дядя Нурмамед, не увиливай в сторону!

— Причин нет увиливать, дорогой племянничек. Да и не в привычку нам увиливать. Ну, какой я враг, посуди сам? Если бы у Советской власти все враги были такие, как я, то она, власть эта, выше неба поднялась бы, до Чин-Мачина и до последнего моря достигла бы. Хе! Враг! За такие слова можно бы и пыль с ушей твоих сбить, да неловко вроде костылять бывшего командира! Заслуженный, наверно? Кресты, медали имеешь?

— К сожалению, не имею, — облегчённо улыбнулся Берды.

Дядя Нурмамед был его ближайшим родственником и лучшим другом, в своё время едва не поплатившимся жизнью за помощь племяннику. И Берды по-настоящему испугался, что дядя может оказаться во вражеском стане, как забрёл когда-то в поисках справедливости на сторону белогвардейцев. Искреннее возмущение Нурмамеда было для Берды приятнее самой лучшей музыки он даже готов был согласиться, чтобы дядя стукнул его раз-другой по шее. Но тот стукать, по всей видимости, не собирался — смотрел усмешливо и доброжелательно. Сцедил в пиалку остатки чая, крикнул прислужнику: «Чайчи! Давай новые чайники!», подвинул к Берды пиалу с терпким и горьким, как хина, тёмно-зелёным настоем.

— Выпей, племянничек, просвежи мозги… А я тебе тем временем растолкую, почему я не согласен, хоть и не враг. Власть наша — она правильная власть, да только по молодости лет взбрыкивает порой копытами выше головы. Ну, дали права женщине, свободу там и остальное прочее, — ладно, курица хоть и не летает, а всё же птичьей породы,