Царь Голливуда [Томас Уайсман] (fb2) читать постранично, страница - 2

такими гулкими, что грозили перекрыть даже грохот подземки, повторяющийся каждые четыре минуты и заглушающий все другие шумы и звуки.

В летнюю пору на ручных тележках появлялись фрукты, и все окна были растворены, а улицы полны маленьких ребятишек, пожирающих арбузы; сверху было почти невозможно разглядеть их лица, так как они зарывались ими в огромные разломанные ломти сочных арбузов, а зеленые корки казались масками, из-под которых они выглядывали разве что выплюнуть семечки. Мухи и всякие другие насекомые роились вокруг брошенных корок и целыми легионами облетали мусорные баки, стоявшие вдоль улицы, охраняя подъезды, как убогие часовые. Вокруг них собирались соседские собаки и кошки, они кричали и дрались, а временами к ним присоединялись и крысы, вынужденные постоянно ввязываться в бой, и если они оказывались недостаточно проворны, чтобы удрать со своею добычей, то частенько сами становились едой для кошек и собак. Лето, однако, для всех было добрым временем, и Алекс в те времена был тоже необычайно счастлив. Бурый многоквартирный дом, и тот летом приукрашивал себя, как бы для неведомого торжества, высовывая из окон пуховики и вывешивая постельное белье, качающееся на ветру возле открытых окон. А когда жара достигала своих пределов, крошечные дети — такими они казались сверху — носились нагишом под струями поливальных машин, время от времени проезжающих мимо.

Дом, в котором жил Алекс, был старой постройки, с железными перилами у лестницы, ведущей к дверям первого этажа, а железная пожарная лестница зигзагообразно сбегала вниз по фасаду, как боевой шрам. От первого этажа вверх шла лестница к частным квартирам, первый же этаж занимала аптека. То, что окна выходили на две стороны, имело свои преимущества, всегда было что выбрать для обозрения, и мальчик, иногда, бегая от одного окна к другому, мог видеть разные вещи, происходящие по две стороны угла; вот, например, две солидные, перегруженные товаром телеги сошлись лоб в лоб и нет никакой возможности им разъехаться. Преимущества двустороннего обзора давали Алексу почувствовать бытие более объемно, он получал сведения о вещах, ранее ему неизвестных. Вот женщина, она распростилась с мужем на стороне многоквартирного дома, а на другой стороне встретилась с человеком, идущим к ней навстречу из-под эстакады надземки. И о многом Алекс узнавал, просто слушая.

Сама квартира, небольшая, но скрупулезно вычищенная и опрятная, состояла из спальни и кухни, являвшейся еще и жилой комнатой, вмещавшей складную кровать, на которой спал Алекс, если его не допускали спать в большой комнате вместе с матерью, а это было в тех случаях, когда отец приходил домой, что, впрочем, случалось не так уж часто. Фотография отца в рамке стояла на умывальнике, но человек на фотографии мало походил на отца, каким Алекс его знал. Человек на фотографии был красив, весьма важен, он выглядел как посол или еще какая-нибудь важная персона. Необходимость держать позу, пока фотограф делает экспозицию, прибавила, возможно, фигуре на фотографии помпезности, придала глазам этого человека характерный, как бы невидящий взгляд, который, казалось, присущ всем значительным людям во все минуты и дни их жизни. Но в случае с отцом такой взгляд был, конечно, случайностью, возникшей от его усилия не моргнуть. Он стоял в наглухо застегнутом сюртуке с высоким воротником и цветком в петлице, на голове высокий цилиндр, на ногах гетры и лакированные туфли, в руках он держал замшевые перчатки и трость с золотым набалдашником. Поза его была несколько надуманна, он стоял возле фиакра. Алекс знал по надписи на обороте, что фотография сделана в 1896 году, в Вене, до несчастья, о котором его родители не любили вспоминать и которое, как он знал, послужило причиной их отъезда в Америку. Это несчастье было причиной и теперешнего их бедственного положения, того, что они жили в старом доме далеко не престижного района. Такое существование рассматривалось отцом как временное, он всегда говорил, что они обязательно встанут еще на ноги. Алекс также всегда помнил, что он Сондорпф, что он происходит из порядочной семьи и что они лишь временно вынуждены жить здесь, в этом бедняцком Ист-Сайде. Поэтому он твердо знал, что не должен выходить из дому и смешиваться с детьми улицы.

* * *

В большой кровати он чувствовал себя в безопасности, зная, что позже рядом окажется мать и он склубится тогда возле ее большого, жаркого, успокаивающего тела и будет ощущать ее грудь даже во сне. Зная это, он позволял себе впадать в дремоту; глубокий сон приходил потом — тот сон, что передавался от матери к сыну и обратно — после того, как мать пожелает ему спокойной ночи и ее объятия сделают весь мир вокруг прекрасным и согреют собою долгий остаток ночи. Вот и на этот раз он подремывал, приятные мысли о матери становились неясными и улетающими, но не были еще снами, как вдруг он услышал нечто, от чего резко проснулся: кашель отца на лестнице — он всегда кашлял, отмечая этим