Битва жизни (пер. Кронеберг) [Чарльз Диккенс] (fb2) читать постранично, страница - 2

жилищъ, окружили бы мирный домашній очагъ, смѣнили бы собою запасы хлѣба въ анбарахъ и житницахъ, стали бы между груднымъ ребенкомъ и его кормилицей, поплыли бы за рѣкой, закружились бы около мельницы, покрыли бы и садъ и дугъ, легли бы стогами полумертвыхъ тѣлъ на сѣнокосѣ. Такъ измѣнилось поле битвы, гдѣ тысячи на тысячахъ пали въ жаркой схваткѣ.

Нигдѣ, можетъ быть, не измѣнилось оно такъ много, — лѣтъ сто тому назадъ, — какъ въ маленькомъ саду возлѣ одного стараго каменнаго дома съ крыльцомъ, осѣненнымъ каприфоліями: такъ, въ свѣтлое осеннее утро, раздавались смѣхъ и музыка, и двѣ дѣвушки весело танцовали на травѣ; съ полдюжины крестьянокъ, собиравшихъ, стоя на лѣстницахъ, яблоки съ деревъ, пріостановили работу и смотрѣли на пляску, раздѣляя веселье дѣвушекъ. Сцена была очаровательная, живая, неподдѣльно веселая: прекрасный день, уединенное мѣсто; дѣвушки въ полной безпечности танцовали безъ малѣйшаго принужденія, истинно отъ всей души.

Если бы на свѣтѣ не заботились объ эффектѣ, я думаю (это мое личное мнѣніе, и я надѣюсь, что вы согласитесь со мною), — я думаю, что вамъ жилось бы лучше, да и другимъ было бы пріятнѣе съ вами жить. Нельзя было смотрѣть безъ восторга на пляску этихъ дѣвушекъ. Единственными зрителями были крестьянки, собиравшія на лѣстницахъ яблоки. Дѣвушки были очень довольны, что пляска имъ правится, но танцовали онѣ ради собственнаго удовольствія (или, по крайней мѣрѣ, вы непремѣнно такъ подумали бы); и вы любовались бы ими также невольно, какъ невольно онѣ танцовали. Какъ онѣ танцовали!

Не такъ, какъ оперныя танцовщицы. Нѣтъ, нисколько. И не такъ, какъ первыя ученицы какой нибудь мадамъ N. N. Нѣтъ. Это былъ ни кадриль, ни менуэтъ, ни контрадансъ, а что-то особенное: ни въ старомъ, ни въ новомъ стилѣ, ни въ англійскомъ, ни во французскомъ; развѣ, можетъ быть, что-то въ родѣ испанской пляски, какъ говорятъ, веселой, свободной и похожей на импровизацію подъ звуки кастаньетъ. Онѣ кружились, какъ легкое облако, перелетали изъ конца въ конецъ по аллеѣ, и воздушныя движенія ихъ, казалось, разливались, по ярко озаренной сценѣ, все дальше и дальше, какъ крутъ на водѣ. Волны волосъ ихъ и облако платья, пластическая трава подъ ногами, щумящія въ утреннемъ воздухѣ вѣтьви, сверкающіе листья и пестрая тѣнь ихъ на мягкой зелени, бальзамическій вѣтеръ, весело ворочающій далекую мѣльницу, все вокругъ этихъ дѣвушекъ, — даже крестьянинъ съ своимъ плугомъ и лошадьми, чернѣющіе далеко на горизонтѣ, какъ будто они послѣднія вещи въ мірѣ, - все, казалось, танцовало вмѣстѣ съ дѣвушками.

Наконецъ, младшая изъ сестеръ, запыхавшись, съ веселымъ смѣхомъ, бросилась отдохнуть на скамью. Старшая прислонилась возлѣ нея къ дереву. Оркестръ, — странствующія скрыпка и арфа, — завершилъ громкимъ финаломъ, въ доказательство свѣжести своихъ силъ; но въ самомъ дѣлѣ, музыканты взяли такое темпо и, споря въ быстротѣ съ танцовавшими, дошли до такого presto, что не выдержали бы ни полминуты дольше. Крестьянки подъ яблонями высказали свое одобреніе неопредѣленнымъ говоромъ и тотчасъ же принялись опять за работу, какъ пчелы.

Дѣятельность ихъ удвоилась, можетъ быть, отъ появленія пожилого джентльмена: это былъ самъ докторъ Джеддлеръ, владѣтель дома и сада, и отецъ танцовавшихъ дѣвушекъ. Онъ выбѣжалъ посмотрѣть, что тутъ происходитъ и кой чортъ разыгрался у него въ саду еще до завтрака. Докторъ Джеддлеръ, надо вамъ знать, былъ большой философъ и не очень любилъ музыку.

— Музыка и танцы — сегодня! пробормоталъ докторъ, остановившись въ недоумѣніи. — Я думалъ, что сегодня страшный для нихъ день. Впрочемъ, свѣтъ полонъ противорѣчій. Грація! Мери! продолжалъ онъ громко: — что это? или сегодня поутру свѣтъ рехнулся еще больше?

— Будьте къ нему снисходительны, папенька, если онъ рехнулся, отвѣчала меньшая дочь его, Мери, подходя къ нему и устремивши на него глаза: — сегодня чье-то рожденіе.

— Чье-то рожденіе, плутовка? возразилъ докторъ. — Да развѣ ты не знаешь, что каждый день чье нибудь рожденіе? Что, ты никогда не слышала, сколько новыхъ актеровъ является каждую минуту въ этомъ, — ха, ха, ха! право, нельзя говорить безъ смѣха, — въ этомъ сумасбродномъ и пошломъ фарсѣ — жизни?

— Нѣтъ, не слышала.

— Да, конечно, нѣтъ; ты женщина, почти женщина, сказалъ докторъ и устремилъ глаза на ея милое личико, которое она все еще не отдаляла отъ его лица. — Я подозрѣваю, не твое ли сегодня рожденіе.

— Нѣтъ? въ самомъ дѣлѣ? воскликнула его любимица и протянула свои губки.

— Желаю тебѣ, сказалъ докторъ, цалуя ее: — забавная мысль!… счастливо встрѣтить этотъ день еще много разъ. Хороша идея, нечего сказать, подумалъ докторъ: — желать счастливаго повторенія въ такомъ фарсѣ…. ха, ха, ха!

Докторъ Джеддлеръ былъ, какъ я уже сказалъ, большой философъ; зерно, паѳосъ его философіи состоялъ въ томъ, что онъ смотрѣлъ на свѣтъ и жизнь, какъ на гигантскій фарсъ, какъ на что-то безсмысленное, недостойное серьёзнаго вниманія разсудительнаго человѣка. Корень этой системы держался въ