Наши дни [Эдвард Дансейни] (fb2) читать постранично, страница - 2

самих. Мы очень гордимся этим, мы хвастаемся этим, мы довольны, что мы меняемся быстрее других. И ради чего все это? Куда мы идем? Я не видел ответов в прессе; не найти никакого объяснения этому в Вестминстере; ответа не знают ни в одной из палат парламента.

А поэты продолжают писать, как писали встарь. Иногда они пишут о возвышенных и нематериальных предметах, которые столь же далеки от нас как врата рассвета, подобно далекой от нашего мира, от известных мест и времен пьесе Йейтса «Порог Короля»; а иногда они пишут о наших повседневных делах, как Мэйсфилд во «Вдове из переулка». И иногда я слышу, что мужчины и женщины говорят: «Да, мы станем читать стихи, но только в том случае, если поэты напишут о вещах, которые интересуют нас, о вещах нашего времени». А иногда они говорят: «Это слишком грубо; поэту не следует писать о таких грубых вещах». Так говорят люди, когда крылатое воображение поэта скользит вниз, в те края, которые они, люди нашего века, сами запачкали и испортили своим золотом.

А если мы не слушаем поэтов, если мода сводится к тому, чтобы совершенствовать олеографии, проводить часы за головоломками и не читать никаких стихов — откуда в таком случае нам обрести мудрость? Мы далеки, мы ужасно далеки, мы просто отрезаны от всех простых людей земли, так что не от них мы узнаем свою судьбу. Если бы мы спросили одного из них, он взялся бы за свою трубку, не вынимая ее изо рта, и долго смотрел бы перед собой прежде, чем заговорить; ибо нет никакой спешки в сельских краях, где все идет легко, кроме зимы и войны, с тех пор как некие незаметные люди пришли туда в начале истории и Времени; возможно, он еще некоторое время помолчал бы, прежде чем ответить, а затем заговорил бы с акцентом, столь удивительным, и на языке, столь отличном от того, что освящен только сегодня утром последними номерами ежедневной прессы, — и нам что-то в этом человеке показалось бы нелепым, и мы отвернулись бы от него с улыбкой. Так Адам и Ева, когда они покидали сад, сочли речь ангела немного грубоватой. И потому мне кажется, когда я вижу яркий свет наших фабрик или слышу рев наших городов и звук, доносящийся с голодной тропы Прогресса, — мне кажется, что человек сбился с курса и плывет под несчастливой звездой. И творится ужасное зло: чем дальше он идет, тем труднее ему расслышать голос, который призывает его обратно. Я говорю о новейшей избыточности и сложности речи, пример которой — нелепое зрелище в кабинете министров, когда один из членов Кабинета встает и говорит: «Наш ответ: утвердительно», хотя вполне достаточно сказать «Да»; эти напыщенные и бессмысленные фразы, которые приносят шесть пенсов нуждающемуся журналисту; ведь то, что нужно было сказать, займет в газете лишь одну строчку ценой в пенни. И, разумеется, страшнее всего язык рекламы, порожденный жадностью и насаждаемый в Америке: все это так разлагает сознание, что истинные и простые вещи кажутся ложными, а люди больше не слышат, когда говорит поэт.

Это не касается поэта. Не его дело — отыскать слушателей, не его дело — добиться власти, независимости и аплодисментов людей. Не его дело спрашивать, почему сообщение получил именно он, в то время как другие люди могли предаваться безделью, спрашивать, откуда пришло это сообщение и каков его смысл. Его дело — работать с тем внутренним огнем, каковой есть проклятие и благословение вдохновленных. Время принесет читателей — через десять лет одного или двух, через двадцать лет — десяток или дюжину, затем через десять лет сотню, потом тысячу, десять тысяч еще через десять лет, и когда-нибудь — миллионы; а Время все идет, и не останавливается оттого, что мы не представляем себе дальнейшего движения, и наступает день, когда всякий ребенок на земле, возможно, хранит в сердце своем искорку фантазии, истоки которой таятся в грезах забытого поэта, которые стали всемирным наследием.

Но мне могут сказать: «Ведь поэт мертв». Что до того поэту? Вовсе не ради какой-то награды, которая может перейти в руки живых, трудится поэт. Кто знает, кому будет ниспослано вдохновение? Кто знает — зачем? Быть может, поэт укажет путь королям в далеком-далеком будущем; а может, поэт избран среди всех живущих за некий грех, совершенный в неведомых странах давным-давно, так давно, что о нем помнят только звезды.

Люди думают, что им не нужны поэты, и поэтому путь, который они избрали, верен, и они имеют право делать деньги на фальшивом патриотизме, отравленном хлебе и поддельном вине, люди думают, что поэты заблуждаются. Но поэты никогда не заблуждались, никогда они не допускали ошибок за всю историю нашего мира, они только терпели неудачу (сколько раз — ведомо только им), пытаясь передать сообщение. Но их вдохновение явственно родилось во Дворце Правды, и то, что они называют прекрасным — действительно таково, доколе они пребудут верными своему вдохновению, а то, что они называют омерзительным — уже проклято на небесах. Они отражают то, что есть, как отражает