cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
что младенец рождается головкой вперед, а ногами вперед выносят только покойника.
— Борьба героев с текстом, — добавил я, — где все уже описано загодя, всегда безнадежное дело…
— Угу, — кивнул мой спутник и вдруг постучал по мутному стеклу того невзрачного коробка, на углу которого мы так долго стояли, и сделал мне знак: загляни-ка туда, только тихо.
Я заглянул в грязное оконце и увидел примитивную кузницу, где подковывали лошадей ипподрома… Горн, наковальню, у которой возился какой-то горбун с закопченным лицом. Он вертел в щипцах раскаленную подкову и постукивал по багровой полосе молотом.
— Это Гефест, — пьяно зевнул Гипнос. — Он совсем оглох и ничего не слышит. А там…
Я увидел спящую на голом столе, головой на руке, неопрятную бабу.
— Это Афродита.
— Венера! Богиня любви, — вскрикнул я против воли.
— Да. И жена Гефеста… Почти спилась… Афроди-та-а-а-а… — протянул он с мечтательной грустцой юности.
Словно бы услышав наш шепот сквозь шорох дождя, Афродита подняла мятое лицо, и я увидел потухшие глаза цвета мочи на запьянцовском сизом лице старой вакханки.
— …рожденная из пены морской у острова Крит…
И вдруг — ожог! Под потолком жалкой кузни пролетел голый перепачканный сажей малыш с тусклыми золотыми крыльями за спиной. Эрот! В одной руке он держал маленький лук, в другой — баночку «Пепси».
Но я ничем не выдал себя: в конце концов, сегодня я крепко выпил и развинтился на поворотах.
Мимо нас прошел усталый жокей с глазами сатира. Он вел под уздцы мокрую лошадь с походкой Пегаса…
— А ты как уцелел в этой каше, Гипнос?
— Очень просто. Однажды Аид дал хорошего пинка Церберу, в снах которого я так долго мечтал, и я проснулся в психушке. Моя кровать была у самой двери, а твоя, Гермес, у окна, как и положено старшему богу.
Мы стали прощаться.
Казалось бы, все. Казалось бы, чаша полна с лихвой и давно перелита виночерпием, казалось бы, меня уже ничем нельзя потрясти… Как вдруг уже напоследок мой Гипнос внезапно наклонился к земле — тсс! — и с натугой оттащил в сторону брошенную ржавую батарею центрального отопления. Моим глазам открылась неглубокая яма, что-то вроде норы хорька.
— Вот все, что осталось от олимпийских времен.
Я неосторожно заглянул в яму, и душа моя обдалась волной священного ужаса. С огромной высоты я увидел очертания гористой местности, уступами нисходящей к мрачной долине. Впечатление бездны было так реально, что я невольно вцепился рукой в плечо Гипноса. Я узнал эту местность. Еще бы! Сколько раз я спускался сюда по воздуху, сопровождая тень умершего эллина и увещевая ее плач целительными словами. За легкими пятнами вечерних перистых облаков виднелись контуры преисподней, отвесные склоны Аида, сходящие в печальный полумрак к четырем рекам подземного царства. О, я жадно и легко узнавал четырехугольник траурных муаровых лент: Ахеронт, Пирифлеготон, Стикс и Коцит. Ахеронт, как всегда, был накрыт легким низким туманом, Пирифлеготон отливал жидким огнем, но не пламени жизни, не желтым лоском горящей сосны, а багровым закатом тлеющих углей. Стикс привычно мерцал белизной льда, а над тусклой лентой Коцита стлался бурый дымок торфяной гари.
Шатаясь, как пьяный, не в силах оторвать свой взгляд от античного ада, держась за плечо Гипноса, я стоял над краем бездны и одновременно все глубже и глубже по широкой спирали спускался вниз, озаряя полумрак вечной печали золотым сиянием кадуцея, который крепко сжимал в правой руке. Вот уже хорошо видна священная роща черных тополей, роща плачущих вдов у каменистого спуска к Ахеронту, к реке воздыханий. Обычно она была полна теней, потоком сходящих к последней переправе. Сегодня она пуста! И душа моя облилась ужасом: неужели ад пуст?
Пролетев над вершинами черных тополей, я увидел одинокую барку Харона, причаленную к берегу. Сама лодка тоже была пуста. В осевшей корме плескалась вода, в которой остро просвечивала груда медных навлонов — плата за переезд, которую клали усопшему под язык. Тут же — позеленевший от водного мха шест Харона, он тоже на дне! Стрелой паники промчавшись над зябкими холодными волнами к воротам Аида, я круто взмыл вверх, чтобы окинуть с высоты одним взглядом панораму античного ада. Ни одной души! Смутный туман над асфоделевым лугом. Его гробовой бархат пуст, гол и нем. Мертвое сияние амфитеатра Элизиума — ступени и сиденья из камня, поросшие травою забвения. И наконец, черные окна Эреба, дворца Аида! Там прячется угольная ночь! А как прежде сиял жарким багрянцем его грозный кристалл, как кипели там мрачные зарницы рубинового пламени!
Я поднял голову — окрестности горы уступами мрака уходили вверх. Я прислушался. Ад безмолвствовал.
В полном смятении чувств я устремился в самый центр преисподней, к жерлу Тартара. Здесь тоже царила летняя ночь, и я, пролетая над ровными водами Леты, кольцующей кратер, увидел в гладкой чернильной воде отражения звезд. И, спустившись вниз, на
Последние комментарии
3 часов 45 минут назад
5 часов 18 минут назад
9 часов 11 минут назад
9 часов 15 минут назад
14 часов 36 минут назад
2 дней 2 часов назад