Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России [Сеймур Беккер] (fb2) читать постранично, страница - 2

представляли собой не «загнивающие и хрупкие остатки исчезающего прошлого», а вполне живые и полнокровные структуры европейской жизни. Традиционные элиты — «дворяне, служившие в гражданской и военной сферах», равно как и «земельные магнаты», — успешно приспособились к изменившимся временам: первые за счет того, что не имевшие дворянских корней новые кадры чиновников успешно воспитывались в духе «благородных традиций», а вторые — прекрасно освоили «принципы капитализма и политику закулисных влияний». Дворяне-землевладельцы превратились в сельскохозяйственных предпринимателей и овладели искусством «использовать лоббирование и связи в политических и административных сферах для защиты собственных интересов. Землевладельцы с успехом усвоили классовое самосознание и действовали соответственно». Но, по мнению Майера, это вовсе не говорит об их обуржуазивании, поскольку «старые элиты проявили необычайную способность усваивать и использовать новые идеи и способы действия так, чтобы при этом не нанести серьезного ущерба своему традиционному статусу, нравам и мировоззрению»^{7}.

«Феодализм», как именует Майер старый режим, «пережил свое юридическое исчезновение» в нескольких отношениях. «Связанные между собой поместное и служилое дворянство» сумели сохранить господствующие позиции в преимущественно сельскохозяйственной экономике, не утратили своего статуса в социальной и культурной жизни Европы и продолжали навязывать европейской культурной жизни свои ценности, научившись превращать свое влияние в этих областях в политическую власть. Эту власть они затем использовали для укрепления старых порядков и своего господствующего положения в обществе, которому угрожали растущая, но все еще слабая буржуазия и относительное падение экономической роли аграрного сектора хозяйства, что подрывало «материальную базу» их доминирования^{8}.^[2]

Начиная с 1870-х гг. старые элиты развернули успешное контрнаступление против торгово-промышленной рыночной экономики и конституционной системы правления — Майер называет его «ремобилизацией сил старого режима». Не были исчерпаны и жизненные силы «феодальной» элиты к концу проходящего века. После 1900 г. Европа пережила еще одну волну «аристократической реакции» в защиту отживших порядков не только от «радикальных рабочих, крестьянских и националистических движений», но даже от «умеренного реформизма»^{9}.

Умеренный российский реформатор Петр Столыпин стал жертвой этой «консервативной непримиримости» даже к «осторожному реформаторству» — одной из многих европейских жертв. Аристократическая реакция направлялась крупными землевладельцами, которыми под давлением «страха, что ускоренное размывание их экономической базы непременно приведет к падению социального и политического статуса… завладело всепоглощающее стремление защитить или даже усилить свою политическую власть»^{10}.

Согласно Майеру, именно «консервативная непримиримость» старых элит всех крупных европейских государств стала причиной общего кризиса старого порядка 1907—1914 гг., который разрешился общеевропейской войной 1914—1918 гг.^{11}

Итак, у нас есть два очень разных изображения периода, открывающегося отказом от правовых привилегий и переходом к режиму всеобщего равенства перед законом и завершающегося началом Первой мировой войны. Согласно Блюму, главная битва была выиграна: новые социальные группы упрочили свое доминирующее положение в обществе, а остатки неравенства и привилегий дворянства имели второстепенное значение и быстро исчезали из европейской жизни. Согласно Майеру, старые элиты успешно адаптировались к режиму равенства перед законом, сохранили доминирование во всех сферах жизни и использовали свою немалую изобретательность для того, чтобы отложить «до греческих календ» свой отказ от власти.

И Блюм и Майер рассматривают Россию как неотъемлемую часть Европы в XIX в. Но возникает вопрос, с кем же из них согласиться — с Блюмом, утверждавшим, что в России доминировали возникающие элементы современного классового общества, или с Майером, считавшим, что российская действительность все еще характеризовалась господством «феодальных» элементов? Поскольку в России процесс замены системы узаконенных привилегий на систему правового равенства даже и не начинался до 1861 г., кажется совершенно невероятным, что процесс замены сословий классами мог быть сколько-нибудь значительным к моменту начала Первой мировой войны, спустя всего 53 года. Проведенные Терренсом Эммонсом и Альфредом Рибером исследования подкрепляют эту точку зрения. Эммонс начинает с предположения, что к 1900 г. «переход от сословного общества к классовому… был еще далеко не закончен, а во многих отношениях и вообще