Барон Ульрих [Сергей Витальевич Мельник] (fb2) читать постранично, страница - 2

часов пять до сумерек, пора ставить лагерь.

Каркасная нейлоновая палатка ставится за минуты, внутрь кидаю рюкзак, а сам с топором и верной Лялькой обхожу по кругу лагерь, ища сухое дерево. Можно было бы обойтись простыми опавшими ветками, но хотелось сегодня ночью посидеть подольше у костра.

Хлопоты по обустройству лагеря доставляли удовольствие. Нарубил с хорошим запасом дров, тут же накрыл их полиэтиленовой пленкой от дождя, снял дерн под кострище. Вырезал рогатины-держаки для котелка. Немного еще повозившись, натянул тент.

Времени еще было порядочно, расчехлил коротыш-спиннинг, быстро смонтировал катушку и, прихватив с собой небольшой набор блесен, выдвинулся к воде.

Река в этом месте расширялась из бурного потока, превращаясь в вальяжную тихую гладь. Вода по-осеннему прозрачна и лишь местами темнеет омутами. Зачерпнув ладонями из реки, ополаскиваю лицо, наслаждаясь живой прохладой. Дождь почти прекратился, оставив после себя влажную взвесь туманной зыби, а где-то совсем под боком распевалась птичка. Покой и тишина.

Бесхитростно из набора блесен достал «колебалочку» на десять граммов, именуемую в народе «ложкой», так как в былые времена люди делали нечто похожее из столовых принадлежностей, путем усечения убирая ручку и на ее место подвешивая тройник.

Бросок-другой, перехожу от места к месту, с глубины — тишина. Перехожу еще через прогалину и чувствую, что перспективное местечко. Пятно неопавшей водной травы, легкий перекат, свидетельствующий о препятствии под водой, низко нависшие ветви близко стоящих деревьев. Чуйка рыбака просто звенит как натянутая струна, азартным мягким шепотом говоря: «Здесь! Здесь она, родимая!»

Первый же заброс и мощный с оттягом удар. Спиннинг опасно сгибается в дугу, в руки передается вибрация от идущей по дуге на леске рыбины, я еще не вижу ее, но могу с уверенностью сказать, что меня ждет: слишком силен и нахален удар, слишком быстро идет рыба под водой.

Минутная борьба — и моему взору предстает матерый «горбач», закованный в зеленый панцирь с чернополосатой расцветкой и неимоверно ярким цветом огненно-красных плавников.

Хорош! Ой, хорош, красавец! Без ложной скромности, граммов семьсот-восемьсот, а то и кило! Спина в три пальца, да только побоюсь прикладывать: уж больно страшен перепончатый гребень из шипов. Как в песне: «Душа поет, а сердце плачет». Такого красавца грех за бока да в котелок не опустить на ушицу, и в то же время понимаешь, как редка такая рыбка в последнее время, так и хочется отпустить на волю этого красавца. Впрочем, сомнения прочь, а рыбу — на кукан, как говаривал кто-то из великих, возможно, даже я.

Уже к вечеру, возвращаясь в лагерь, приношу улов, дополненный еще парой окуней поменьше и двумя «камышовками», длинными щучками-шнурками, в лагерь. В темнеющем небе стали проскакивать багровые закатные тона, а на весело потрескивающем костре уже побулькивал котелок с ухой, дожидаясь второй загрузки почищенной рыбы. Стало быть, двойная-то ушица будет, не хухры-мухры компот в столовой, а порядочный взвар.

Полноценный закат с проблеском двух или трех самых ярких звезд встречаю с кружкой ушицы и парой просоленных сухарей темного бородинского, приятно пахнущего тмином.

Нырнув в палатку, вновь присаживаюсь у костра, бережно вскрывая плоскую бутылочку «Фамус грауса», неплохого вискаря, слямзенного еще в том году у главврача. Впрочем, с него не убудет, ему и так презенты через день носят, не то что мне, штатному терапевту.

Слегка пригубить, покатать коричневую горечь во рту, не спеша, ощущая всю прелесть своего положения и наслаждаясь теплотой, растекающейся по гортани.

— Ваше здоровье, сударыня Лемринада! — салютую еще одной рюмочкой своей спаниельке, в награду получая порцию горячих собачьих поцелуев. — А ну отставить облизывать меня хорошего!

С темнотой реально похолодало, видимо, к утру траву посеребрит инеем. Радовало, что прекратился полностью дождь и небо было уже без единого облачка, открывая моему взору бескрайнюю завораживающую глубину черной бездны, усыпанную мириадами светлячков звезд.

Отловив Ляльку, достал полотенце, тщательно вытер собаку, изрядно вымокшую за день и теперь дрожащую у меня на руках. Милая барбосинка порядочно намоталась по лесу, теперь устало засыпала, а я то и дело подбрасывал поленья в костер и выпутывал колючки репейника из ее ушей.

Уже за полночь отнес спящую собаку в палатку, да и сам, еще немного побродив по лагерю, отправился спать.

* * *

Гул, словно от рассерженного улья, полного пчел, даже сквозь сон неприятно резал слух. Едва разлепив глаза, понял, что палатка освещена пунцовым светом, словно на нее снаружи направлен прожектор.

Спазм боли скрутил тело, окончательно вырывая из сна. Бедная спаниелька жалась ко мне, испуганно поскуливая и припадая к земле. Руки пробило дрожью, с трудом расстегнув спальник, тут же рванул молнию на входе палатки,