Сшит колпак [Валерий Исаакович Генкин] (fb2) читать постранично, страница - 2

молчим!

— Я думаю, во-о-н до того леса. — Дамианидис простер мощную голую руку. — Там сделаем привал.

— Станем лагерем, — сказал Борис.

— Разобъем бивак, — сказал Дмитрий.

— Необходимо запастись пеммиканом и пресной водой. Из-за нехватки пеммикана доктор Ливингстон не смог добраться до места привала на озере Виктория, — заметил Евгений.

— А когда люди и животные отдохнут, мы двинемся дальше, чтобы успеть переправиться через реку до начала сезона дождей, — сказал Борис.

— Верно, — одобрил Родчин. — Люди и животные, встаем. Вперед, пока не начался сезон дождей.

— Момент. Только сбегаю за пеммиканом.

Дамианидис вынес из корабля корзинку, прикрытую салфеткой, и они пошли пестрым лугом прочь от берега. Птицы отстали. В траве сновала какая-то мелочь. У ручья Родчин заметил крупный трехпалый след. Борис скрипел о бессмысленности ухода с чудесного пляжа в лесные дебри, где того гляди обнаружится хищник с аппетитом Дамианидиса или, упаси Бог, объявятся комары. Евгений горевал, что носильщик Мбонго, которого он только вчера спас от разъяренной пумы, напился огненной воды и остался спать в хижине, в результате чего ему, Евгению, приходится самому тащить тяжелую корзину. На самой опушке из травы поднялась оскаленная морда.

— Ах! — сказал Дамианидис, как нимфа, застигнутая во время купания.

— Вот и кошка Ю Ынбу, — обрадовался Игельник, глядя вслед животному, которое, руля хвостом, металось между стволами с гладкой зеленой корой.

— Вон их сколько, — Родчин кивнул в сторону небольшого стада белых пушистых созданий, щиплющих траву.

— Они подают нам пример, — одобрительно сказал Евгений. — Все живое должно питаться. Кроме того, согласно плану, надлежит сделать привал.

С большим проворством Дамианидис расстелил салфетку, оказавшуюся скорее скатертью, и стал разгружать корзину.

— Увы, увы, — сокрушался он, накладывая на ржаную лепешку влажный пласт творога и поливая его клюквенным желе, — я не вижу в здешних местах тех вкусностей, о которых столь обстоятельно говорилось в известных нам документах.

— Страшная угроза голода нависла над ними, — вступил Дмитрий, — и взоры несчастных путешественников невольно обратились к самому упитанному среди них. И сколь ни казалась им кощунственной мысль о превращении в продовольствие своего собрата, мучения плоти заглушили голос сострадания. Тщетно обреченный молил невольных палачей своих не осквернять божественных и человеческих установлений…

— Из божественных установлений, — прервал Евгений Родчина, — я помню одно: сладок сон трудящегося. — Он откинулся на спину и устроил голову на мягкой кочке.

— Благая мысль, — согласился Дмитрий, прилаживаясь щекой к животу Дамианидиса.

— Туземцы были настроены дружелюбно, и мы решили расположиться на ночлег, — сказал Борис. — Кстати, если вам интересно, один дружелюбно настроенный туземец таращится на нас уже несколько минут.

— Каков он? — спросил Родчин. — Мне брюхо Евгения заслонило мир.

— Вспомни горилл, встреченных тобой на жизненном пути, подержи их месяц на воде с сухарями, накинь на чресла линялую тряпку, мазни по лбу люминофором — и получишь полное представление.

— Да-а-а, — Дмитрий широко зевнул. — Очень интересно. — И засопел.

— Может быть, это и невежливо, — пробормотал Борис в сторону туземца, — но и мне захотелось прилечь.

И он тут же занял свободную половину обширного чрева Дамианидиса.

Туземец раз-другой наклонил голый череп с пустыми светлыми глазами, повернулся и затрусил в глубь леса.

К ракете возвращались в сумерках. Родчин с Дамианидисом распевали тягучие грузинские песни. Игельник шел последним, приговаривая на частушечный лад:

У трапа Дмитрий толкнул Евгения в бок.

— Куда теперь, мыслитель?

— Я свое отработал, — сказал Дамианидис. — Пусть Борис думает.

— Я же предлагал — к зеркалу вод, что услада для глаз. Я жду, что блеснет мне, окована сном, хрустальная чаша во мраке лесном.

— Твое? — спросил Дмитрий.

— Заболоцкого.

— Поедем на «кузнечике»?

— Давай перелетим со всем хозяйством, — предложил Игельник. — Шуму больше.

— Шуметь так шуметь, — согласился Родчин.

* * *

Корабль прыгнул блохой на полтораста километров и повис над поляной. Опоры уткнулись в грунт. Дмитрий был уже у выхода из навигационного отсека, когда стена с дверным проемом косо встала над головой. Родчина швырнуло назад, левое плечо встретило угол пульта, а сверху на Дмитрия рухнул Дамианидис. Боль отчаянная. Когда потолок занял обычное место, Борис приступил к осмотру.

— Перелом ключицы, — веско заявил он. — Никаких резких движений. Что посещением божьим болит, то благодарно терпеть. Полежи, Дима, мы мигом,