49 часов 25 минут [Юлиан Семенович Семенов] (fb2) читать постранично, страница - 3

фоне черной гранитной породы, эта маленькая кварцевая золотоносная жила. Петухов стоял на коленях и тер локтем что-то лежавшее у него под ногами. Строкач опустился рядом с Петуховым и спросил:

— Что с тобой, парень?

Толик Петухов поднял на бригадира Строкача зеленые остановившиеся глаза и тихонько засмеялся.

— Глянь, — сказал он и поднял локоть.

Там, на земле, лежал огромный самородок. Он блестел в свете карбидки, потому что Петухов очистил его слюнями от кварцевой и гранитной пыли.

— Мой, — сказал Петухов. — Мой камушек. Я нашел...

Строкач поднялся с колен и попросил:

— Встань, парень.

— Сейчас.

— Встань, — попросил Строкач. — Встань, Толик.

Петухов поднялся, держа в руках самородок. Он держал его всеми пальцами, прижимая к груди. Петухов смотрел на Строкача и улыбался счастливой, отрешенной улыбкой. Тогда бригадир крякнул и ударил Петухова наотмашь по скуле. Раскинув руки, парень упал. Самородок глухо брякнулся о гранит.

Строкач боялся только одного. Он боялся, что сюда подойдет Сытин. И поэтому Строкач повторил шепотом:

— Поднимись, Толик, я прошу тебя.

Петухов броском вскочил и кинулся на Строкача, опустив голову. Строкач схватил его за лацканы спецовки и снова ударил. И парень упал бы, но Строкач держал его за лацканы.

— А теперь уходи, — все так же шепотом сказал Строкач.

У Петухова затряслось лицо, и он сказал:

— Я всем по кусочку отломлю, не думай...

И тогда Строкач снова ударил парня. Петухов начал пятиться к люку, ощупывая ногами породу позади себя. Строкач ждал, пока он начнет спускаться вниз, на нижний горизонт, на 218-й квершлаг. Петухов начал спускаться медленно и тихо, словно боясь разбудить кого-нибудь. И он все время неотрывно смотрел на Строкача. Когда его голова скрылась, Строкач отшвырнул ногой самородок и пошел к своим.

Андрейка все еще рассказывал про танцы, которые танцевали у Марии-Антуанетты. Он рассказывал слово в слово так, как вчера объясняла Марья Петровна.

Строкач присел рядом со всеми и начал жевать сухой хлеб.

— Что? — спросил Ермоленко.

— С брюхом у него плохо, — ответил Строкач.

Все помолчали. Потом Строкач кашлянул и сказал:

— Ребята, около маленькой жилы — видимое золото. В самородках. Надо его собрать в каски и оттащить наверх, чтоб не растерялось. Ты оттащи, Ермоленка, ладно?

— Ладно.

— Дотащишь? Там килограмм двадцать.

— Дотащу.

— А я все-таки не наелся, — вздохнул Андрейка и отломил еще один кусок хлеба. Он густо намазал его маслом, отрезал толстый ломоть колбасы и попросил Сытина:

— Антоша, подай соли.

— Чудак, — ответил Сытин, — тебе ж Мария-Антуанетта соли есть не велит, сам говорил.

— В шахте можно. Она с потом выйдет.

Сытин пожал плечами и протянул ему газетный кулек с солью.

— Нет, — сказал Андрейка, — с рук в руки соль передавать нельзя: поссоримся.

Строкач вдруг засмеялся и сказал:

— Вам можно с рук в руки соль передавать. Вы не поссоритесь.

Андрейка посмотрел на Строкача и тоже засмеялся.

— Ладно, — согласился он, — давай.

И он взял кулек и стал посыпать крупной белой солью красную кровяную колбасу.

Через десять минут после того, как ушел Ермоленко с золотом, Строкач поднялся и пошел к своему буру, чтобы продолжать работу. Но он не сделал и трех шагов, как остановился, услыхав над головой какой-то треск. Он поднял голову — и сразу же зажмурился, так страшно было то, что он увидел. И еще он увидел лицо Андрейки, искаженное ужасом, а потом настала темнота...

СУББОТА, 21.02

— Вот и главный ты инженер, — сказал старик Сытин, сняв с костра котелок с ухой, — и годами ты моложе сына мово, и холостой, и умный, и добрый, а нет тебе удачи в охоте. За всю зорьку — чирок. А почему так? Мне-то этот вопрос, мил-душа, ясен. Худой ты, а к худому утка не летит. Она тоже, Егорыч, начальство чует. Ну, и забавляет его, начальство-то. А в России начальника легче всего по брюху определить. Какой начальник без брюха? А у тебя вон кость одна. Да еще окуляры носишь. Истый начальник разве окуляры наденет? Он хоть и не видит, а все одно не наденет. Коршуном будет для острастки щуриться, а чтоб очки надеть — нет для него такого резона. Его в окулярах местком заживо съест.

Аверьянов усмехнулся. Старик Сытин посмотрел на него из-под ершистых пегих бровей, хитро подморгнул, помешал уху веточкой, попробовал, хорошо ли проварилась, зажмурился блаженно и сказал:

— Мендельсон!

Аверьянов снова улыбнулся. Как и все в городе, он знал, что старик Сытин произносил фамилию немецкого композитора только в тех случаях, когда слово «хорошо» или даже «отлично» казалось ему недостаточным для выражения восторга. Ежегодно на ноябрьские праздники читинское радио передавало по просьбе старшего егеря Синеозерского охотхозяйства Сытина «Грезы» Мендельсона. И если