«…Хоть раз напишу тебе правду». Письма солдат вермахта из сталинградского окружения [Нина Эмильевна Вашкау] (fb2) читать постранично, страница - 2

разительно отличалось от реальной обстановки на фронте, в которой он находился сам^{5}. Его подозрения были вызваны неясным происхождением «последних писем», а также отсутствием имени издателя и наименования архива. Ученого насторожили «театральность» писем, их «хвастливый, заносчивый» тон, темы, которые «никак не затрагивали простых солдат»^{6}.

Письма весьма пространны, занимают несколько страниц. Но у солдат, свидетельствовал Байер (если примем во внимание хронологию военных событий в Сталинграде. — Н. В.), не было ни времени, ни бумаги, ни условий для сочинения столь подробных посланий. Байер сам пережил эти события, участвовал в них. 10 января 1943 г. он был тяжело ранен и на следующий день эвакуирован с аэродрома Питомник — последнего аэродрома, способного принять самолеты люфтваффе. Дальше — лазареты в Люблине и Варшаве, отпуск на родину, военные действия во Франции.

Тексты т. н. «последних писем» охватывали значительные периоды времени, совершенно разные, отрезанные друг от друга, районы боевых действий. Уже поэтому письма не могли находиться в одной партии полевой почты (как это утверждалось издателями сборника). Кроме того, в январе 1943 г., когда исход сражения был предельно ясен, на самолетах, прорывавшихся сквозь завесу советского зенитного огня, вывозили в немецкий тыл, разумеется, не почту, а раненых.

На страницах «последних писем» — явно вымышленная история о раненом музыканте, игравшем на пианино «на маленькой улице» в центре Сталинграда: в городе не осталось никаких «маленьких улиц» — только руины. Не соответствовали действительности многочисленные детали фронтового быта. Солдаты прекрасно знали, что действует цензура, что каждое письмо перлюстрируется, поэтому фразы «Гитлер нас предал», «Германия погибла», равно как сообщения о том, что «200 тысяч солдат сидят в дерьме», были невозможны. Авторами текстов, свидетельствовал Байер, могли быть люди, которые «находились в совсем другом мире»^{7}.

Почему «последние письма» имели оглушительный успех, были переведены на иностранные языки, по ним ставились кинофильмы? Почему прошло более 30 лет, прежде чем прозвучала первая трезвая оценка и критика этих публикаций? Потому, на мой взгляд, что сбор и изучение аутентичных человеческих документов не были востребованы ни в ФРГ, ни в ГДР, германское общество не было готово к восприятию нового, неожиданного, личного источника о другой стороне войны, где жизнь была «конкретна», страшна в своей неприкрытой правде^[2]. Байер был первым из германских авторов, который почувствовал изменение климата в обществе и подверг аргументированной критике эту публикацию.

Внимательному советскому читателю было известно отрицательное отношение к публикации писем Константина Симонова, который предположил, что документы были отобраны таким образом, чтобы убедить немецкого читателя, что «существует только трагедия немецкой армии»^{8}, но не ставился вопрос о ее вине за совершенные преступления. Советская историческая наука на протяжении десятилетий отображала историю Великой Отечественной войны в победоносно-заданном направлении, ее, как правило, не интересовали источники, характеризующие состояние поверженного врага.

В начале перестройки, когда в СССР стал востребован новый, непредвзятый взгляд на историю войны, в серьезном журнале «Знамя»^{9} были опубликованы в переводе на русский язык тексты из скандально известной за рубежом книги, но без какой-либо источниковедческой критики. Сегодня это можно объяснить незнанием критических публикаций, которые выходили за рубежом.

Почему этот вопрос не поднимался германскими учеными раньше? Почему историки обходили аутентичность писем молчанием? «Вероятно, потому, — пишет российский исследователь Александр Борозняк, — что форма и содержание псевдоисточника соответствовали стереотипам общественного сознания в годы холодной войны. Сталинград повсеместно воспринимался в первую очередь как символ страданий солдат и офицеров вермахта, а ужасающая правда о подлинных целях войны против СССР, о преступлениях вермахта вызывала отторжение у подавляющего большинства граждан Федеративной Республики. Налицо было невысказанное желание уйти от вопроса об ответственности за войну и за сталинградскую катастрофу, провести линию размежевания между Гитлером и вермахтом, что становилось особенно понятным в связи с вступлением ФРГ в НАТО»^{10}.

Долгое время письма немецких участников Второй мировой войны не интересовали ни российскую, ни немецкую стороны. Именно публикация Байера заставила новое поколение историков Германии снова обратиться к аутентичным источникам личного характера. Источниковедческий анализ подлинных писем стал возможным