Бутылка молока для матери [Нелсон Олгрен] (fb2) читать постранично, страница - 5

меру.

Он снова потоптался на месте, и только беспокойное шарканье его тупоносых туфель, обычных школьных туфель, нарушило тишину в душной комнате. Билу хотелось разглядеть лицо репортера, но каждый раз, когда он ловил блеск окуляров, страх охватывал его, и он опускал глаза. Левша никогда не видел таких очков на тесемке и много отдал бы за то, чтобы их хотя бы примерить. Нет, лучше уж смотреть в забранное решетками окно за головой капитана. Багровое январское солнце угрюмо и неподвижно висело там, подобно застывшему в тумане пламени. Прогрохотал пустой грузовик на восток — на слух «Шевроле-38» или «Форд-37» с цепью для прицепа сзади; Левша закрыл глаза и представил себе, как цепь бьется о мостовую, высекая искры, подскакивая... Пуля тоже отскочила...

— Как ты думаешь, что мы должны делать с такими, как ты, Бил?

Парень с особой остротой отметил, как фамильярное «Левша» превратилось в «Бил», и у него снова пересохло в горле.

— За непреднамеренное убийство могут припаять от одного до четырнадцати лет.— Собрав всю свою выдержку, он посмотрел Козаку прямо в глаза.

— И ты согласен следующие четырнадцать лет трубить на каторге? Тебя это устраивает?

— Почему именно четырнадцать? Четырнадцать — самый большой срок. А у меня будет первая судимость. И потом, я стрелял защищаясь. Это была самозащита. Есть же неписаное право...

— Кто подал тебе эту идею?

— Придумал. Только вот что. На подземные работы вы все равно меня не сможете упечь, сами знаете.

— Мы можем тебя послать на ферму святого Карла, Бил. А когда достигнешь совершеннолетия, перевести. Конечно, в том случае, если тебя не признают виновным в преднамеренном убийстве.

Такое Левша не хотел даже допускать.

— Э, несколько лет на ферме мне не повредят. Я все равно собирался бросать пить-курить: боксеру-профессионалу нельзя. Вот на ферме и брошу.

— Когда ты оттуда выйдешь, тебе будет года тридцать два, Бил. Не многовато ли для профессионала, а?

— Я столько сидеть не буду. Обжору Пионтека, который живет около пакгауза, дважды досрочно выпускали с фермы святого Карла. А у Обжоры, чтоб вы знали, не хватает шариков в голове. И он даже не имеет американского подданства.

— Ну, поговорим тогда о таком месте, откуда досрочно не выпускают. Скажем, об электрическом стуле. Ты знал Антонио с Нобл-стрит? Его зажарили прошлым летом...

Приоткрыв дверь, в комнату заглянул полицейский в штатском, глянул на Била и уверенно сказал:

— Это тот самый, капитан. Тот самый человек.

Левша заставил себя добродушно усмехнуться. Это в последние пару дней ему уже не раз помогало. Успеваешь сосредоточиться. С нарочитой небрежностью он зевнул и легко, как кот, потянулся.

— Капитан, я впервые попадаю в такую переделку,— признался он и сделал драматическую паузу. А затем рубанул сплеча: — Вообще-то я даже рад оказаться рядом с советником муниципалитета. Пусть на скамье подсудимых.

Все. Теперь они знали. Он им сказал.

— Это ты о моем брате, Бил?

Левша торжественно кивнул. Теперь-то они наконец узнали, кого им надо задержать.

Репортер взял сигарету из-за уха и вставил себе в рот. Адамович загоготал.

Бил дернулся: Адамович открыто смеется над ним! Да они все смеются прямо ему в лицо! Он слышал этот жуткий смех, и на мгновение перед его глазами заплясал красный дождь. Когда он прошел, Бил увидел, что Козак сидит, чуть откинувшись на спинку кресла, и смотрит на него с выражением человека, который только что уклонился от удара и теперь размышляет над тем, как бы ему лучше поквитаться с нападающим. Капитан, видно, был не из тех, кто отбивается вслепую. И не из тех, кто прощает. И это спокойствие капитана смущало Левшу больше, чем хохот Адамовича. Он слушал речь капитана и вдруг решил вернуть утраченное хладнокровие, спровоцировав их всех.

— Ты, патлатый,— крикнул он репортеру.— Бери свой карандаш и записывай, что я, Бил Бивен, продырявил старого пропойцу, записывай, что я никогда не разлучаюсь со своим шестизарядным и сделаю решето из каждого, кто попадется мне под горячую руку! Записывай, что Бил никого не боится и никому не даст спуску...

Но что это? Все вокруг оставались тихими, мирными, неподвижными: на момент ему даже почудилось, что Адамович собирается погладить его по голове и сказать что-нибудь по-отечески.

Адамович и на самом деле заговорил:

— Полегче, парень,— посоветовал он.— Ты ведь на допросе. Мы все здесь собрались, чтобы тебе помочь. Хотим, чтобы ты вернулся домой, к своему боксу. Мы пытаемся спасти тебя, а ты не даешь, сынок.

Козак раздул ноздри, и будто он бог весть чего достиг, заговорил с фальшивым дружелюбием страхового агента, который обобрал клиента как липку, а теперь подталкивает к двери.

— Хочешь рассказать нам, откуда у тебя