Кардинал Напеллус [Густав Майринк] (fb2) читать постранично, страница - 2

в неизведанных озерных глубинах, никогда более не поднимаются к дневному свету и презирают все приманки, доставляемые природой – они охотятся только за самыми странными штуками, измышленными фантазией удильщика: за блестящей, как серебро, жестью в форме человеческих рук, которые, при дерганье уды, шевелятся в воде или же за летучими мышами из красного стекла с коварно скрытыми в их крыльях крючками.

Вероятно, Радшпиллер не слушал нашего разговора.

Я видел, что он мысленно блуждал где-то очень далеко.

Внезапно он вскочил, словно человек, таивший долгие годы какую-то опасную тайну и затем неожиданно, одним выкриком, в течение секунды раскрывающий ее: «Сегодня, наконец, мой лот достиг до дна».

Мы, ничего не понимая, уставились на него.

Я был настолько поражен странным, дрожащим звуком его слов, что потом лишь наполовину понял его объяснения относительно процесса измерения глубины: там, в бездне – на глубине нескольких тысяч саженей – существуют вечно крутящиеся водовороты, которые относят в сторону любой лот, не давая ему достигнуть дна, если только на помощь не придет особенно счастливый случай.

Затем снова из его уст, словно торжествующая ракета вырвалась фраза:

«Это наибольшая глубина на земле, когда-либо измеренная человеческим инструментом», – и эти слова словно огнем были выжжены в моем сознании без всякой видимой причины. В них заключался какой-то призрачный, двойной смысл – как будто за говорившим стоял кто-то незримый и говорил мне его устами в скрытных символах.

Я не мог отвести взгляда от лица Радшпиллера; оно вдруг стало таким призрачным и не настоящим! Закрыв на секунду глаза, я видел вокруг него синие огоньки – «словно огни св. Эльма, предвещающие смерть», – просилось мне на язык и я должен был насильственно сжимать губы, дабы не сказать этого громко.

Словно во сне мне припоминались книги, написанные Радшпиллером, прочитанные мною в часы досуга, заставлявшие меня изумляться его учености, исполненные жгучей ненависти к религии, вере, надежде и всему говорящему о библейском откровении.

Я смутно понимал, что это удар рикошетом, сбросивший его душу, после пламенных аскетических порывов исполненной мучений юности, из царства высших стремлений на землю – размах маятника судьбы, уносящий человека из света в тень.

Я насильственно вырвался из-под власти обессиливавшей меня полудремоты, овладевшей было моими чувствами, и начал прислушиваться к рассказу Радшпиллера, начало которого все еще звучало во мне словно далекий, непонятный шепот.

Он держал в руке медный лот, поворачивал его во все стороны, так что он блестел при свете лампы, словно драгоценная вещь, и при этом говорил следующее:

"Вы, в качестве страстного удильщика, говорите о захватывающем чувстве, когда по внезапному дерганию вашей лесы всего лишь в двести локтей длиной узнаете, что поймали большую рыбу, что вслед затем на поверхности покажется зеленое чудовище, запенив воду. Увеличьте это ощущение в тысячу раз и вы, быть может, поймете, что происходило со мною, когда этот кусок металла, наконец, возвестил мне, что я дошел до дна. Мне казалось, что я стучусь в ворота. Это окончание труда целых десятилетий...и, – прибавил он про себя тихим голосом с оттенком какого-то испуга:

– что же – что я буду делать завтра?"

«Для науки имеет немалое значение измерение лотом наибольшей земной глубины», – заметил Ешквид.

«Для науки, для науки, – повторил Радшпиллер, находясь мысленно в отсутствии и обводя нас вопросительным взглядом: Какое мне дело до науки!»

– вдруг вырвалось у него.

Затем он внезапно вскочил со стула.

Прошелся несколько раз по комнате.

"Для вас, профессор, как и для меня, наука – второстепенное дело, – обратился он вдруг непосредственно к Ешквиду. Называйте вещи своими именами – наука для нас только повод делать что-либо безразличное само по себе; жизнь, ужасная, отвратительная жизнь иссушила нашу душу, украла наше внутреннейшее, драгоценное "я", и теперь, чтобы не кричать постоянно о нашем горе, мы гоняемся за детскими причудами – чтобы забыть об утраченном нами. Только чтобы забыть. Так не будем же лгать самим себе!"

Мы молчали.

«Но я полагаю, что в наших причудах есть иной смысл», – сказал он с какой-то внезапной и дикой тревогой. «Я постепенно, постепенно дошел до этого; тонкий инстинкт говорит мне, что каждый поступок, совершаемый нами, имеет двойной магический смысл. – Я знаю вполне точно, почему я занимался измерением глубины вод при помощи лота почти полжизни. Я знаю также, что это значит, когда я все-таки, все-таки дошел до дна, с помощью длинной тонкой нити, чрез все водовороты, вступил в связь с тем царством, куда не может более проникнуть ни один луч этого ненавистного солнца, находящего блаженство в том, чтобы дети его погибали от жажды. Сегодня произошло внешнее, бессодержательное происшествие, но человек, умеющий видеть и понимать, узнает по неясной тени на стене, кто встал пред лампой», – он зловеще усмехнулся, взглянув на меня: «Я