Пожар на фабрике «Ативана» [Дуглас Коупленд] (fb2) читать постранично, страница - 3

пропустить прием, и Вайет чувствовал, что его мозг застывает как эпоксидка. Все попытки снизить дозу заканчивались полным провалом. По таблетке два раза в день — доза была окончательной и ненавистной. Вайет ненавидел свою зависимость, но не видел другого выхода. Хорошо еще, что никто, кроме Кэтлин, об этом не знал.

Кэтлин сама перепробовала уйму марсианских антидепрессантов и, в конце концов, выбрала старый добрый «элавил» — препарат, который во время Второй Мировой войны выдавали контуженным английским летчикам, после чего они, как ни в чем не бывало садились по самолетам и снова летели в бой. Жизнь ее потекла более спокойно (если не сказать, отрешенно), теперь Кэтлин способна вытерпеть даже рождественские каникулы — результат, о котором она не могла и мечтать.

Сейчас Кэтлин в Саскачеване, ухаживает за слегшим от алкоголизма отцом, счастливым обладателем печени, дряблой и разбухшей, как наполненный водой воздушный шар. Вайет, здесь в Ванкувере, получил приглашение на новогоднюю вечеринку к Донни и Кристин, но сильно сомневался, что пойдет. Дом Донни и Кристин — совсем не то место, где он всю жизнь мечтал встретить двадцать первый век. С раннего детства воображение рисовало картины — как проведет он эту необыкновенную ночь? Будет кушать желе из шампанского с Дайаной Росс на верхушке Эмпайр Стэйт Билдинг? Заниматься любовью в невесомости на борту космического корабля? Купаться в Японском море с дельфинами, говорящими на двух языках? Нет, Вайет никогда не представлял себя 31 декабря 1999 года в 11:59:59 в доме Донни и Кристин — на шестьдесят процентов пьяным от модного пива недели, с одной лишь мыслью о том, что нужно принять лекарство сразу после того, как часы пробьют полночь, — в доме, где о приходе Нового года возвещает песня U2 «New Year's Day», которую Кристин заводит из года в год с таким неизменным упорством, что ей благополучно удалось обратить это в маленький прикол.

И тут его осеняет: ни он, ни Кэтлин тут не при чем, — виноват весь этот проклятый век. Столетие крайностей. Столетие молекул, прежде невиданных во вселенной. Век действия и прогресса, деловой активности и злого рока. Век, постепенно пропитавший все существо Вайета: жировые клетки головного мозга и нейроны спинного мозга, плоть его ладоней и глаза, его печень, почки и сердце. Теперь век пульсирует в нем — век, от которого он никогда не сможет избавиться. Или все-таки сможет?

Вайет достает из держателя бумажный стаканчик — здесь эти стаканчики используют для разведения пластмасс, а не для питья.

Вайет наполняет его водой из-под крана в кафетерии и смотрит на содержимое. Безобидная прозрачная жидкость. А может не такая уж безобидная. Медь. Хлорка. Бактерии. Вирусы. Он оставляет стакан на столе и выходит через черный ход, погасив свет и включив сигнализацию.

На улице непривычно большое движение для этого района и времени суток — пять тридцать, все возбужденно готовятся к ночи. Идет сильный дождь, но дождь как раз не редкость в это время года. На шоссе в районе Лонсдейл небольшая заминка, но уже через несколько минут Вайет подъезжает к своему дому в Эджмонт Виллидж. На автоответчике два сообщения. Одно от Кэтлин, она перезвонит ближе к полуночи, и от Донни с просьбой захватить на вечеринку немного льда. Вайет стирает оба сообщения и стоит в передней: какие-то счета, разлохматившийся с краю половик, ботинки и непрочитанная газета.

«Я хочу, чтобы этот проклятый век, до вонючего атома, вышел вон из моего организма. Я хочу освободиться от него начисто. Что бы ни принес двадцать первый век — мне все равно, но я хочу, чтобы двадцатый век вышел из меня вон, и прямо сейчас».

Эта мысль пронзает Вайета. Она реальна, это не какой-то спонтанно возникший фантастический образ. В это мгновение Вайету становится ясно: он должен очиститься.

Вот и прекрасно.

В спальне он откапывает наручники — воспоминание о тех временах, когда они с Кэтлин еще могли заниматься любовью не прячась под покровом темноты. Оттуда он идет в холл и натягивает, одну поверх другой, сразу три куртки проходит через раздвижные стеклянные двери и выходит в темноту — на площадку обшитого деревом балкона. Здесь он садится на белый пластмассовый табурет за $9.95 — дешевка, дерьмовенькое сиденье, из тех что собираются в компактные штабеля; они, появившись в один прекрасный летний день года два назад, стерли с лица земли все прочие стулья для патио. «Абсолютный лидер в своей категории», — как сказал продавец.

Он садится на этот стул и пристегивается наручниками к металлическому ограждению. Не давая себе опомниться, он выбрасывает ключ подальше в кусты, туда, где с альпийским задором стремительно бежит местный ручеек.

И вот именно сейчас, когда шум ручья сливается с шумом дождя, в то же время наступает тишина. Полная тишина. Дождь стучит по капюшону напяленной сверху желтой куртки.

Сначала это раздражает — резкий контраст между пробирающим холодом снаружи и приятным теплом, оставшимся в доме. Но потом глаза привыкают к влажной