Том 3. Рассказы 1906–1910 [Александр Серафимович Серафимович] (fb2) читать постранично, страница - 2
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (227) »
2
Длинный поднялся, снял котелок. Тени засуетились, и одна опять скользнула вверх по обрыву и пропала в степи. – Упрела. Он поставил котелок и покрутил в песке. – Часов девять есть… Охо-хо-хо… И за рекой кто-то: «О-о-о-о…» – Скажи парню, нехай садится с нами, вишь, отощал. Старик достал из кармана ложку и вытер заскорузлым пальцем. – Эй, паря!.. Хошь, поешь с нами. – Длинный наклонился над неподвижно черневшей фигурой. – А?.. а?.. а?.. Куда… Постой!.. Братцы, держитесь!.. – закричал тот, вскакивая, трясясь. – Что ты… что ты, парень… Говорю, поешь с нами… Тот обвел вокруг удивленным взглядом, не понимая этой темноты, смутно рисующихся контуров, этого ночного молчания, заполненного немолчно шепчущим ропотом, этого трепещущего, красноватого, поблескивающего в воде отсвета, и провел рукой, как будто снимал с лица паутину. Он точно весь обмяк и улыбнулся бессильной, измученной улыбкой. – Ишь ты… опять попритчилось. При свете костра поражали исхудалость и измученность, завалившиеся щеки, черные круги, горячечно блиставшие, беспокойные, как будто глядящие мимо предметов глаза. Сели кругом котелка, поджав на песке ноги, и стали есть и громко дули на кашу. И, повторяя движения, суетились по песку тени. Долго и молча ели, и долго в дремотно шепчущий ночной ропот чуждо вторгался звук усердно работающих человеческих челюстей. Первая острота голода притупилась; парень, на лице которого землисто отпечатался призрак смерти, вздохнул. – У-ух-х!.. Маленько отошел. И, опять улыбнувшись бессильной и измученной улыбкой, добавил: – Два дня не ел. – Да ты откуда? – Из города. – И снова усталая и теперь доверчивая улыбка. – Из самого из пекла вырвался. Как и вырвался, сам не знаю… – Да мы это догадались, как ты еще шел по берегу, – усмехнулся длинный, – да не стали расспрашивать, что человека зря беспокоить. – Не бойсь, ничего… По степи патрули разъезжают, хватают, которые успели из города убежать. Ну схватят, разговор короткий – пуля либо петля. Мы не одного переправили… Артель-то на баржах, да и команда на пароходе свой народ… К нам вот не догадаются на баржу заглянуть, а… то бы была им пожива. Да ты в городу-то чем был? – Наборщиком. – И он повел плечами, точно ему холодно было, и боязливо оглянулся. Длинный черпнул, подул на ложку и, вытянув губы, с шумом втянул воздух вместе с кашей. На реке завозился водяной или ночная птица. Всплеснула рыба, но в темноте не было видно расходящихся кругов. Старик ел молча. – Все по реке шел, как чуть чего – в воду… Вчерашний день до самой ночи в воде сидел, закопался в грязь, а голова в камыше, так и сидел. Он отложил ложку и сидел, осунувшись, и мысли, далекие от теплой ночи, от костра, бродили в голове, туманя глаза. – Что было – страшно вспомнить… Крови-то, крови!.. Народу сколько легло! И опять боязливо огляделся и передернул, как от холода, плечами. – Устал я… устал, замучился, и… и не то что руками или ногами, душой замучился. Все у меня подалось, как обвисло… И он опять обвел кругом, глядя куда-то мимо этой темноты, мимо костра, реки, мимо товарищей, – точно заслоняя все, стояли призраки разрушения, развалины, и некуда было идти. – Главное что!.. – вспыхивая, заговорил он. – Трудов, сколько трудов убито. Нашего брата разве легко поднять да вбить в башку?.. Ему долби да долби, его учи да учи, а он себе тянется, как кляча под кнутом, с голоду сдыхает да водку хлещет… Покуда все наладилось, да сгрудились, сбились в кружки, да читать, да думать стали, да расчухали, ой-ей-ей, сколько времени, сколько трудов стоило!.. А сколько народу пропало по тюрьмам, да в ссылке, да на каторге, – да какого народу!.. Кирпич за кирпичом выводили, и вот трраххх!.. Готово! Все кончено!.. Шабаш!.. И он отвернулся и опять глядел, не замечая, мимо синеющей ночи, мимо шепчущих звуков, мимо тихого покоя, которым веял дремлющий берег. – А-а-а-а… – И он мерно качался над костром, сдавливая обеими руками голову, точно опасаясь, что она лопнет и разлетится вдребезги. И качалась тень, уродливая, изогнувшаяся, так же держась обеими руками за голову, тоже уродливую и нелепо вытянутую. Но, обходя развалины, разбитые надежды и отчаяние, о чем-то о своем немолчно и дремотно журчали струи, чуть-чуть глубоко колебалось во влажной тьме звездное небо. Несколько хворостинок, подкинутых в костер, никак не могли загореться, и едва уловимый дымок, не колеблемый, как тень, скользил вверх. И этот покой и тишина, погруженные в ночную темноту, были величаво полны чего-то иного, глубокого, еще не раскрытого, недосказанного. – Глянь-ко, паря, вишь ты: ночь, спокой, все спит, все отдыхает, – и голос старика был глубоко спокоен, – все: и зверь, и человек, и гад, трава и та примялась, а утресь опять подымется, опять в рост… Все- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (227) »
Последние комментарии
8 часов 18 минут назад
8 часов 36 минут назад
9 часов 41 секунд назад
9 часов 32 минут назад
10 часов 39 минут назад
12 часов 20 минут назад