Моя Чалдонка [Оскар Адольфович Хавкин] (fb2) читать постранично, страница - 83

собака с нами была… Алексей Яковлевич записку писал, вы ему чемодан подавали? Забыли? Вы нас вот таким же компотом угощали…

— Постой, постой! — вскричал Тюкин. — Это когда ложка моя чуть не осталась? А ну, залазь-ка! На вот, держись за костыль! Ты смотри-ка! Узнал, значит?

— Узнал.

— А что ты такой черный? — разглядывал паренька Тюкин. — Тогда вроде белее был. Тебя, что ли, в одном вагоне с букачачинским углем везли? И кто же тебе лоб расшиб? Тоже на фронте побывал?

Паренек шмыгнул носом и молчал.

— Ну, твое дело… Есть-то хочешь?

Его собеседник взглянул на буханки, колбасу и проглотил слюну.

— Это не наше продовольствие. И компотам угощать не буду: дадим старушенции с выводком. Ты вон достань с тех нар мешок… тащи сюда.

Тюкин вытащил хлеб, сало, яйца, баночку с маслом. Он помолчал, следя за тем, как мальчик ест.

— Ты насчет учителя своего спрашивал… Не такой он человек, чтобы живьем к немцам попасть. Мне ноги подбило, так я на руках полз, чтобы фашисту не достаться. Алексей-то Яковлевич еще позлее меня… А ты, слышь, все же чуда, в какую сторону? — неожиданно спросил он. — На запад или на восток?

— Отец у меня убитый! — Паренек отодвинул от себя еду и прямо посмотрел в глаза фронтовику.

— Так, — сказал Федор Тюкин, — так, на запад, значит? — И завертел в руках свой полированный костыль с еще не потертыми кожаными подплечниками.

Прибежала, семеня, старушка с бутылкой молока.

— Пособите, касатики, взлезть… Спасибо, родненькие. Как там мышата мои? За молоко-то тут точно за вино дерут. За бутылку, ироды, и то пять рублей слизнули!

Она занялась внучатами.

Тюкин привстал с сундучка, опираясь на костыль:

— Помоги-ка на нары перебраться… Вот так. Банку ту передай старушке. Садись-ка рядышком.

Он лег на спину и заговорил, словно сам с собой:

— Вишь, жалость-то какая! Я было обрадовался, думаю: вот попутчик, сопроводит меня до места. Ну, чего смотришь? Правду говорю! У меня сначала назначение в Читу было, в госпиталь, а я уж с костылями управляюсь, через пару месяцев, может, на ногах буду. Зачем мне госпиталь? А меня Алексей Яковлевич ваш все убеждал: «Вы бы, Федор Сергеевич, после войны в мою Чалдонку: на подсобном устроитесь, на пришкольном участке поможете». Я ведь, парень, садовод. — Тюкин помолчал. — О Чалдонке Алексей Яковлевич так говорил, будто и нет краше места на земле: «мои сопки», «мой прииск», «мои ребята». «Люди, говорил, такие у нас, что никогда человека в беде не выдадут». Так вот мне бы сейчас Чалдонку вашу посмотреть. А еще у меня, — голос Тюкина дрогнул, — неотправленное письмо есть Алексея Яковлевича, вот везу его. Лично передам.

Паренек сидел рядом с Тюкиным и молчал.

— Я, парень, — продолжал Тюкин, — я все еду и думаю: как же мне жить в чужом месте, кто мне по душевному подможет? Семья-то моя, вишь, под немцем осталась… А тут — ты, как Христос с неба! Ты бы, брат, довез меня, ну а потом уж — езжай! А то — поправлюсь, может, вместе тронемся? Ну, что молчишь? Все ж я тебя с товарищем компотом угощал — давай расплачивайся! Ну вот, хоть улыбнулся, и то ладно. Сажу-то на лбу оботри…

Вернулись геологи, появился широкоплечий матрос с бутылкой водки, торчащей из кармана.

— А, пассажир новый? — лениво-доброжелательно спросил он. — Далеко ли?

Паренек не отвечал.

— А кто будешь? — продолжал допрашивать матрос. — Пропуск-то есть?

— Нет у меня никакого пропуска!

— Непорядок. Ты, выходит, просочился. И вообще у нас тут полный комплект.

— Не трожь мальчонку!.. — выскочила из угла старушка. Испугавшись своей храбрости, она уже потише сказала: — Потеснимся, свои ведь.

— Непорядок. Запретная зона — и без пропуска.

— Хватит тебе! — Тюкин приподнялся на нарах. — Он со мной.

— Ну вот, — явно обрадовался матрос и достал из кармана бутылку. — Другое дело — раз проверенные люди ручаются… Теперь можно тяпнуть за «дербень Калугу» и в посрамление этого Гудерьяна!

Эшелон медленно двинулся с места.

— Ты, парень, не печалься, — тронул Тюкин своего спутника за плечо. — Глядишь, там у тебя, на прииске, и дела найдутся…

46

Да, вы угадали, Федор Сергеевич: много осталось у паренька дел и забот в Чалдонке! Как непонятно получается: заехал далеко-далеко от прииска, а прииск будто рядом, — словно смотришь кино в первом ряду.

«Сынок, сынок», — сказала в то утро мать. Никогда, никогда так не говорила. Сидит сейчас в нетопленной избе, одна, и ревет… Хоть бы дров ей наколоть.

Володю, интересно, выпускают уже из дому или нет? Сказали ему насчет меня? Не выдаст — не такой Володька. Про то письмо давно надо было ему рассказать: ну, попалось с тетрадью, взял запечатал да отправил, и весь разговор! Скрывать незачем было — ведь даже об ратный адрес Володькин подписал. И никому — ни слова! Завтра у Тюкина допытаюсь, получил Алексей Яковлевич письмо про магнит или нет. Может, уже применять стали? Вон как под Москвой вдарили! Вот это да!

А про Чугуниху