Ветер богов [Василий Михайлович Ефименко] (fb2) читать постранично, страница - 3

читать газету, а потом, минут через пятнадцать, начал с подозрением поглядывать на Иссумбоси. Когда наш герой в четвертый раз сорвался со своего места, пассажир отложил газету и вежливо спросил: “Извините, молодой человек, за любопытство. Кто вы такой?”

С правдой Иссумбоси ладит плохо, поэтому и брякнул: “Я путешественник!” — “Ах вот как! Спасибо!” — вежливо ответил пассажир, а сам отодвинулся подальше. На следующей станции пассажир привел полицейского и, тыча то в газету, то в Иссумбоси, потребовал задержать вора.

— А чего он привязался именно к Иссумбоси? Разве о нём было что-нибудь в газете? — посыпались вопросы слушателей.

— В газете о Иссумбоси? Почти что было! — невозмутимо ответил рассказчик. — Была статья: “Остерегайтесь воров в поездах”.

— Ну и что?

— А то, обладатель тыквы вместо головы, что в статье разъяснялось, как отличить вора от честного человека. Приводились приметы вора: лукавство во взгляде, быстрая смена выражений на лице, когда его спрашивают, “кто вы такой”, непокрытая голова, очки с цветными стеклами, непоседливость. Потом, — закончил под общий смех рассказчик, — трость да ещё наличие сообщника. Как видите, все приметы налицо. Если бы не Эдано, быть бы Иссумбоси в бутабако!^[4]

3

Эдано Ичиро — высокий, атлетически сложенный унтер-офицер — только улыбался. Сросшиеся у переносицы брови придавали несколько строгое выражение его лицу. На шутки товарищей он не откликался. Выпитое сакэ приятно кружило голову. Им овладела тихая грусть, а перед глазами проходили образы дорогих сердцу людей.

Их было немного. Мать умерла во время родов, отец был школьный учитель и уехал из дому, когда Ичиро шел седьмой год. Отец был рослый и веселый — таким он запомнился. Дед говорит, что Ичиро — вылитый отец.

Сам дед — бодрый, жилистый старик — заменил ему мать и отца. Известный на всю округу лекарь — специалист по прижиганиям и уколам, — он пользовался уважением жителей поселка. Старик никогда не отказывал в помощи больному. Поговаривали, что с бедных он не брал платы за лечение. Правда, сам он в этом не признавался. Но дядя Кюичи — чванливый и прижимистый служащий из Кобэ, — приезжая в поселок, обвинял старика в мягкотелости и называл филантропом.

Ичиро всегда удивлялся, сколько самых различных — дурных и хороших — примет знает старик. При всём своём мягкосердечии и отзывчивости дед, например, никогда не ходил к больному четвертого числа. Ведь это число “си” и однозвучно со словом «смерть». Утром дед бродит по двору, то размахивая палкой с обрывком бумаги, то посыпая порог солью и бормоча какие-то заклинания. И всё это от злых духов. Просто удивительно, что при такой суеверности у деда всё же сохранился веселый, живой характер.

Обязательной была и утренняя молитва у семейного алтаря, где стоят таблички с фамилиями предков. После молитвы дед менял в алтаре чашечки с водой и рисом, протирал специальным лоскутком чашечку с изображением хризантемы. Её он получил после того, как в 1918 году где-то в Сибири, под городом Хабаровском, погиб его старший сын — солдат первого разряда.

Старик самолюбив: он считает себя потомком знатной семьи, оскудевшей после разгрома восстания самураев в 1877 году.

— Наш род, — горделиво напоминал он внуку, — всегда имел фамилию, а до установления правления императора Мейдзи этим правом обладали только дворяне.

Правда, Ичиро знал, что соседи втихомолку подсмеиваются над притязаниями старого Эдано на дворянское происхождение.

Дед воспитывал Ичиро неласково и строго. Старуха Тами, служившая у них с незапамятных времен прислугой, позволяла себе даже поворчать на деда, когда тот обучал внука приемам дзюдо и они поднимали возню.

Старик знал множество легенд и историй о самураях и по вечерам, сидя у жаровни, полной раскаленных углей, рассказывал их Ичиро.

В памяти Ичиро всплывает картина: он и дед сидят у жаровни. В углу — с рукоделием Тами. Она тоже охотница до рассказов хозяина.

— Дедушка, а ты долго воевал в Порт-Артуре?

— Долго, Ичиро.

— А зачем?

— Мы выполняли приказ его величества.

— А зачем он приказал?

— Нужно было.

— И дядя Ивао тоже воевал с русскими?

— Воевал, внучек. В Сибири. Он замерз в окопе.

Вдруг тихо, надтреснутым старческим голосом запела Тами:

В дом вошел солдат незнакомый,

Снега чистого горсть передал.

— Снег, как горе, он может растаять, –

Незнакомый солдат мне сказал.

— Где Хакино? — его я спросила. –

Сети пусты, и лодка суха.

— Тонет тот, кто плавает смело, –

Незнакомый солдат мне сказал

— Да, — печально заметил дед, — тогда в Сибири погиб и муж нашей Тами.

Ичиро в тот вечер не понял трагизма в песне старой женщины. Белый снег! Он цвета траура и так же холоден, как тяжкая весть о смерти близкого. Никто не наполнит сетей… В доме нищета и голод после смерти кормильца!

Потом всплывает другая