Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох [Коллектив авторов] (fb2) читать постранично, страница - 5

Нагорная в своей статье об отображении темы военного плена в романах первых лет советской власти показывает, что литература была значимым средством позднейшего освоения и истолкования военного опыта. И хотя тема эта затрагивалась подчас лишь в побочных линиях или как деталь биографии отдельных персонажей, популярные романы хранили память о Первой мировой войне как об индивидуальном и коллективном бедствии в сознании народа. Тем самым автор статьи доказывает, что, хотя большевики и претендовали на монополию в истолковании истории, в советское время бытовало множество соперничавших друг с другом и порой противоречивших официальной пропаганде воспоминаний о войне.

Насилие и местное управление

В заключительной части сборника рассматривается соотношение насилия и местного управления в условиях мировой войны, революции и Гражданской войны. Первая мировая война явилась событием не только всемирного, но одновременно и регионального, и местного масштаба. Это в полной мере сказалось на регионах Восточной и Центральной Европы, где, в отличие от запада континента, линия фронта колебалась сильнее, политические границы могли в краткие сроки смещаться, а единые экономические пространства — распадаться. На местном уровне властные отношения часто были неопределенными. В целом ряде регионов такая ситуация сложилась в первую очередь после официального завершения войны^{24}. Ввиду сепаратистских и гражданских войн в период вплоть до начала 1920-х годов миллионы людей испытали на своем опыте, что такое бегство, насилие и депортация. Пострадали далеко не только Shatter zones на границах распадавшихся империй, где совместно проживали граждане различной религиозной и национальной принадлежности и где после Первой мировой войны возникли национальные государства^{25}. Скорее более важным был тот факт, что в результате войны как на границах, так и во внутренних районах империи образовались территории, на которых государственные структуры, главари боевиков или полувоенные организации соперничали в борьбе за политическое влияние и монополию на применение силы^{26}.

Олег Будницкий обращается в своей статье к насильственным эксцессам, направленным против еврейского населения. Еще до начала Первой мировой еврейское население огульно подозревали в том, что оно подрывает боеготовность императорской армии и напрямую пособничает военным противникам Российской империи. Во многих населенных пунктах евреи стали жертвами спонтанных вспышек насилия. В районах, прилегавших к линии фронта, где армия уполномочена была, помимо прочего, взять на себя целый ряд функций гражданского управления, правовая дискриминация евреев неуклонно возрастала. К тому же множество евреев совместно с другими национальными меньшинствами, которых подозревали в предательстве, депортировали глубоко в тыл. В годы Гражданской войны против евреев снова стали применять насилие, когда представители всех воюющих сторон воспользовались образом врага, укоренившимся во время Первой мировой, и насильственными методами, опробованными в военное время. Таким образом, как в восприятии современников, так и при взгляде с исторической дистанции Первая мировая положила начало непосредственно последовавшей за ней Гражданской войне.

На примере атаманов, главарей полувоенных группировок, участвовавших в Гражданской войне на Украине, Кристофер Гилли показывает, что Первая мировая война не только на структурном, но и на биографическом уровне явилась основополагающим событием, чьи последствия дали о себе знать во многом только после официального окончания войны в 1918 году. Многие атаманы служили в рядах императорской армии. Поражение в войне и распад царской империи предоставили им шанс заявить о собственных политических целях и реализовать их насильственным путем ввиду отсутствия дееспособных государственных учреждений. Некоторым из атаманов удавалось мобилизовать сельских жителей для вступления в военизированные отряды, численность которых подчас достигала нескольких тысяч бойцов. Тот факт, что атаманы заключали непрочные и труднопредсказуемые союзы с различными партиями Гражданской войны и во многих районах оказывались виновниками спонтанных и произвольных вспышек насилия, Гилли не считает свидетельством политической индифферентности. Нередко в основе имиджа и самосознания украинских атаманов лежали программные установки. Поэтому их не следует рассматривать исключительно как разнузданных насильников. Скорее они являлись и политическими игроками, участвовавшими в спорах о будущем устройстве страны после крушения царской власти.

Соотношению насилия и местного управления посвящена и статья Игоря Нарского. На примере Урала автор предлагает в своем исследовании объединить две модели интерпретации Первой