Аня и другие рассказы [Евдокия Аполлоновна Нагродская] (fb2) читать постранично, страница - 49
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Для меня это был роковой вечер, одно из самых неприятных воспоминаний. С Любой я объяснялся в саду… она горько, горько плакала, но гипноз был так велик, что я почувствовал не жалость, а, стыдно сказать, презрение к бедной девочке и, прислушиваясь к ее рыданиям, думал: — Стала бы «та» плакать? Нет — сверкнула бы глазами и отошла… или вынула бы револьвер и… Да, я был под гипнозом, в бреду, я был маньяком. На другой день — отъезд Любочки, тяжелая сцена с родителями, все эти упреки, жалобы матери, резкие слова возмущенного отца. Целую неделю на меня дулись, со мной почти не разговаривали, сестры ходили с заплаканными глазами. Я уезжал верхом подальше, бродил по лесу, катался на лодке — я искал уединения, чтобы вспоминать и мечтать. Она! Она одна была в моих мыслях — только она. Я писал ей каждый день огромные письма, сумасшедшие, страстные, умоляя ее любить меня, верить мне. Письма эти я адресовал: Брюссель, posterestante, как мы уговорились, но дни проходили, прошла неделя, а ответа от нее не было. Что могло случиться с ней? Я то воображал всякие несчастья, то замирал от отчаяния, что, может быть, она меня не любит. Я умолял ее сказать мне правду — хоть самую горькую, самую ужасную правду, но не оставлять меня в этой мучительной неизвестности. Еще одно обстоятельство смущало меня — ни в городе, ни в уезде отставного поручика Малыганьева не оказалось. «Может быть, этот негодяй, после побега жены, уехал или скрывается под чужим именем», — думал я.
Вскоре мое беспокойство, моя тоска превратились в отчаяние, и я решил сам ехать в Брюссель. В тот роковой вечер, когда это решение созрело, я почти не разговаривал с домашними и, сидя за вечерним чаем, делал вид, что читаю газету. Все сидели молча, как на похоронах, когда доложили, что приехал исправник. Иван Ильич влетел как бомба, и первое его слово было: — Подаю в отставку! Сил моих больше нет! — Что такое? — спросил отец. — Выговоры, выговоры… Знаете-с, почтенный Осип Семенович, что мне было генералом сказано-с? Устарел, мол, я! Появился, мол, «тип интеллигентных преступников», — так нужна и «интеллигентная полиция». Что же мне в университет поступать прикажете, так как братцы Иваньковы — один из университета, другой из седьмого класса гимназии были выгнаны? Завтра горного студента я не могу ловить, потому что горного дела не знаю… я, видите, устарел! Я не виноват, что теперь разбойники, держащие в страхе целые губернии, восемнадцатилетние мальчишки, как Васька! — Да ведь вы старшего-то, Сашку, поймали. — Ловил я обоих неоднократно, совсем в руках были! Сашка вчера бежал из острожной больницы! — с отчаянием заключил Иван Ильич. — Каким образом? Кто помог? — Кто — конечно, младший братец! — Как это вы тогда упустили его? — Наваждение, колдовство… Когда мы его накрыли в притоне у Афросиньи Черной, ведь он в одной рубашке в окно выскочил. Выскочил, отстреливаясь, двоих стражников ранил — и из глаз пропал. На другой день доносят мне, что видели Маньку Кривую, как она с каким-то узлом прошмыгнула в «Старый дворец», — очевидно, платье ему несла. Мы оцепили дворец с обрыва — удрать можно только с обрыва — через стену не перелезешь… Вошли… а птичка-то уж улетела! А была там — кейфовать собралась, в одной из комнат на полу зажженный фонарь стоял, колбаса и хлеб валялись… Весь дом,
Последние комментарии
10 часов 26 минут назад
11 часов 59 минут назад
15 часов 52 минут назад
15 часов 56 минут назад
21 часов 17 минут назад
2 дней 8 часов назад