Тринадцатый год жизни [Сергей Анатольевич Иванов] (fb2) читать постранично, страница - 2

Никакие тягучие сны не мучали. В высоком окне её чердачной светёлки, словно картина в раме, были синева и круча белого облака.

Стелла лежала на спине и, повернув голову чуть влево, смотрела на эту сине-белую картину, а одновременно прислушивалась, что в доме.

Дом их был деревянный, до чрезвычайности сухой — каждый шаг на слуху. Она подождала. И ещё подождала… Полная тишина. А вернее, полный покой. То, к чему она так привыкла в своём доме.

Она представила, как здесь же, на чердачном этаже, за дощатой стеной, но в комнате значительно большей на очень широкой кровати спала её мать… Нина… И за другой дощатой стеной спит её брат Ванька. Комната у него совсем узкая, а зато вместо окна стеклянная дверь и за дверью балкон, стоящий деревянными ногами прямо на крыше. И на балконе этом сам бог велел устроить обсерваторию. Не больно-то она шикарная, а всё же — тренога для устойчивости и подзорная труба. Как бы телескоп. Приближенные в двадцать раз, на Луне видны кратеры и горы…

И тут она — даже неизвестно, что сначала, — услышала слабый, но отчётливый писк половицы или учуяла запах свежего папиросного дыма. Это внизу, у себя в кабинете, работал Гора, четвертый человек в их семье. Он работал и курил. Натощак. Что ему, само собой, запрещалось. Но, по сути, серьёзного запрета быть не могло. Слишком рано Гора начинал работать. Кто ж там мог ему запрещать? Только что домовые.

Наверное, Гора сейчас стоял за кульманом — за чертёжной то есть доской — или сидел у письменного стола. Сегодня было воскресенье, и это он так, стало быть, отдыхал, проводил свободное от завода время.

Теперь надо сказать, откуда взялось странное имя Гора. Не Гора, как кажется, когда видишь это слово на бумаге, а Гора, Георгий Георгиевич Романов. Стелле, кстати, нравилось оно (как вовсе не нравилось её собственное, но об этом чуть позже), нравилось, что имя какое-то решительное и в то же время мягкое. Каким и был сам Гора — в неторопливости своей, в задумчивой улыбчатости, в полноватости и солидном росте… настоящий именно Гора.

А почему Стелла звала его по имени? Потому что Гора был ей неродной отец. Ваньке он был родной. И у Стеллы где-то был «настоящий». Она его не знала. Она его помнила кое-как и всё в равнодушных каких-то ситуациях.

Она его никем для себя не считала. А Гору считала своим отцом. Но так вышло, что он женился на Стеллиной матери, когда Стелле было четыре года — как-то неловко называть его «папа». И видно, самому Горе это было неловко. Ну и пошло: Гора да Гора. И когда Ванька родился и заговорил, он тоже: «Гоя» и «Ниня». Потому что нелепо было бы: «Гора» и «мама».

Стелла начала это как бы в шутку (взрослого дядю да вдруг звать просто по имени), а её раз-два и поддержали всей семьей. Так и покатилось…

Теперь почему сама она уродилась Стеллой… Да потому, что мода дурацкая! Тогда сплошь на свет появлялись какие-то Лолы, да Стеллы, да Джулии, да Франчески ненормальные.

И Ванька, между прочим, тоже был модой. Когда он рождался, московские родители — да и другие, конечно, — уже порядком ополоумели от всяких там Виолетт с Арнольдами и кинулись на Иванов, Федек, Егоров и тому подобные якобы очень народные имена.

Вот они и получились «два сапога пара» — Стелла и Ваня. Что-то вроде эклера под майонезом… Так всегда казалось Стелле и было предметом её немалых переживаний.

Хаджи-Мурат

Вдруг она услышала вполголоса разговор, тотчас выскочила из постели, надела через голову платье, тихо приставила к окну табуретку и теперь, облокотившись на подоконник, могла видеть, что делается внизу.

Человек, длинный и худой, нескладный, в кепке, надвинутой на самые глаза, в штанах и пиджаке бывшего чёрного, а теперь линялого, коричневатого цвета, стоял перед окном Гориного кабинета, опершись на косу. Это был тот самый дядя Веня.

Гориных слов Стелла почти не слышала, а только дяди Венины, из которых никак не могла понять, о чём там у них беседа. Сплошные: «Ну да… ну это конеш… а куды мы денемся… ну, если так, тогда…» Он был, пожалуй, ещё медлительней Горы.

Лишь однажды Стелла услышала Горино слово: «Пожалуй, в главном ты прав, Вениамин!»

И не успела Стелла удивиться такой неожиданной серьёзности, как дядя Веня вдруг, без всякой секундной хотя бы подготовки, поднял глаза прямо на Стеллу:

— Вот и Стеша проснулась. Молодец! Утро доброе.

— Здравствуйте, дядя Вень, — с перепугу голос её был чужой и хриплый. Ну буквально ворона из-под крыши.

Опять что-то спросил невидимый Гора. Дядя Веня покачал головой:

— Откуда, Горушка! — И Стелле: — Ведь спят ещё там, ваши-то?

Стелла приложила палец к губам, кивнула. Ей не то чтобы действительно жаль было будить Нину или Ваньку. Но жаль было портить утреннюю тишину и утреннюю беседу. Хотелось сверху посмотреть на них, на всю эту картину. Именно одной. Пусть даже она и оказалась рассекреченной… Хотелось кое о чём подумать.

О дяде Вене, например. Как он поднял голову, словно услышал Стеллин