Татьяна Тарханова [Михаил Ильич Жестев] (fb2) читать постранично, страница - 2

не отрезал ли кто его землю на закрайках, не запахал ли с соседской межи. Его царство-государство изгибалось седловиной между двух холмов. У вершины холма Игнат остановился. На фоне золотисто-голубого вечернего неба он был похож на бородатого великана, стерегущего свою землю. Но как он бессилен перед ней!

Он возвращался с поля вечером. Спина согнута, голова поникла. Тяжелы мужицкие раздумья.

Однажды зимним вечером в Пухляки приехал инструктор райкома партии Алексей Сухоруков. В унтах, треухе и коротком ватнике, он шел, слегка согнувшись, почти не отрывая ног от снежного наста. Внешне производил впечатление человека медлительного, увальня, тугодума. Однако пухляковцы знали, что в действительности инструктор остер на ядреное словцо, любит веселую шутку и мастер рассказывать о всяких международных делах. Со смешком и прибауточкой, где пословицей, а где и побасенкой он расписывал английских лордов, любящих загребать жар чужими руками; немецких социал-предателей; японцев, получивших по носу, чтобы не совались в чужие дела. После таких бесед пухляковские мужики считали себя первейшими знатоками международных событий и не прочь были посоветовать самому Литвинову, с кем дружить, кого остерегаться, а кому — раз-раз, и в морду!

В этот вечер прямо с дороги Сухоруков направился к Тарасу Потанину. У Потанина он пробыл недолго, и вместе они пошли к Ефремову. Потом, уже поздно ночью, от Ефремова постучали к Чухареву.

И тогда мелькнула догадка: колхоз! Сухоруков приехал колхоз создавать. Утром все зашумело вокруг. В избах, на улице, под крышами гумен. Не сговариваясь, пухляковцы повалили в читальню. Спор начался еще до собрания. Известно, мужик горбатился на своей полосе, нельзя иначе. А что это за жизнь была? Без просвету, в вечной нужде! И самый великий спор шел в душе мужика наедине со своими мыслями. От нужды его бросало к колхозу, а страх перед неведомым будущим заставлял цепляться за свое поле. Кто ответит — как быть мужику? Но когда Сухоруков подтвердил: да, в Пухляках должен быть колхоз, — ему стали задавать такие вопросы, как будто люди пришли на собрание из любопытства.

— Что такое коммунизм и когда он придет?

— А лошадь сдавать с уздечкой или можно без нее?

— Как быть, ежели, к примеру, мужик подастся в колхоз, а баба упрется в свою единоличную стезю?

Кто-кто, а Сухоруков умел разговаривать с мужиками. Главное — знать, когда мужик всерьез спрашивает, а когда с ухмылкой! Разгадать затаенный смысл мужицких вопросов — значит найти дорогу к сердцам. Нельзя мужика обидеть словом, быть глухим к крику его души. Но в тысячу раз хуже принять всерьез его подковыристые вопросы и оказаться в его глазах дураком. И Сухоруков отвечал с обычной веселой усмешкой:

— Вот товарищ Князев спрашивает — когда коммунизм придет? А я ему свой вопрос задам. Как он думает, коммунизм — это второе пришествие, что ли? С неба? Вторым Иисусом Христом объявится? Рыба в бредне, и ту вытащи, а коммунизм надо своими руками сделать. Сработать его надо, как хлеб. Вспаши, посей, вырасти. Но есть тут одно затруднение. Мужика к коммунизму тянет, а баба на единоличной стезе топчется. Как по-вашему, кто кого держит? Думаю, все-таки мужик бабу. Ему и колхоза боязно, и перед обществом неудобно. Вот и валит на бабу! И как тут быть — скажу. Разрешим этой бабе коня в колхоз сдать без узды, а той уздой стегануть мужика своего, чтобы он сам не топтался на единоличной стезе.

Игнат слушал Сухорукова и примеривался к будущей колхозной жизни. А ведь ему, Игнату, если подумать, колхоз даже сподручнее. Вот уже год, как умерла жена, пора подумать о новой хозяйке, не старый он, только сорок исполнилось, а как новую жизнь начать, если в доме сын Василий и с ним жена его Татьяна? Сейчас ему Василия никак не отделить. Откуда взять второго коня, еще одно гумно, новый хлев, сенной сарай? А будет колхоз — ничего этого человеку не надо. Построил дом — и живи!

Зимняя ночь долга, крепка на сон, но всю ночь люди не спали. Народ провожал старую вековуху — единоличную жизнь и встречал новую, неведомую еще жизнь колхозную. В окнах избы-читальни занимался лиловый зимний рассвет, когда наконец проголосовали за колхоз. А кому быть председателем? Большинство стояло за Еремея Ефремова. Мужик хозяйственный, оборотистый. Хитер, чтобы чужих обмануть, умен, чтобы со своими не лукавить.

Сухоруков взглянул на Тараса Потанина: «Видишь, не по-нашему выходит. Надо бы тебя председателем, а люди требуют Ефремова». Тарас мог спросить: «Не с вас ли, мужики, Еремей шкуру дерет за помол? Не к нему ли на поклон по веснам ходите — дай мучицы до нови?» Не докажешь, что он чистый кулак, — мельница числится за обществом, а главное, что там ни говори, Ефремов действительно лучше его хозяйствовать сможет. И Тарас тихо сказал Сухорукову:

— Я на себя конюшню возьму.

— Давай, — согласился Сухоруков. — На первых порах, должность конюха, может быть, даже поважней.

Проголосовали за Ефремова. Потанин стал его заместителем и старшим