О положении эмигрантской литературы [Марк Александрович Алданов] (fb2) читать постранично, страница - 5

осведомленный в практических литературных делах иностранец, в три или четыре раза. X. не стал писать хуже, он по-прежнему выпускает книги, он даже еще не вышел из моды (неизбежная участь всякого писателя). Но «рыночная цена» его теперь совершенно не та: X. — эмигрант! Не думаю, чтобы американский, английский или французский рынок учитывал: «X. теперь никуда деться не может, надо, значит, его сократить, все равно он должен будет согласиться на то» что ему предложат». Нет, издатели не так коварны, да и не так осведомлены в эмигрантских делах. Просто к X. теперь гораздо меньше интереса. Прежде, когда он гастролировал в иностранных столицах, на выступлениях его председательствовал германский посол, а в зале бывал «весь Париж» или «весь Буэнос-Айрес». Теперь германский посол — новый или тот же самый — его к себе на порог не пустит, а «весь Париж» останется дома, хоть людей, изгнавших X., он отнюдь не любит. Два писателя получили недавно Нобелевскую литературную премию, эмигрант и неэмигрант. Второго из них прямо замучили официальными, официозными и частными чествованиями во всех столицах мира; ему пожаловали главные европейские ордена, все в степенях немалых. Первого чествовали только в стране Нобелевской премии (в некоторые другие страны ему не дали даже визы), никаких орденов он не получил. Злая воля? Едва ли. Но он — эмигрант...

Это наименее понятная сторона тяжелого материального положения эмигрантской литературы. Все остальное совершенно понятно. Беда не в том, что бывшие адвокаты, прокуроры, инженеры стали рабочими. Но их вообще очень мало, их становится все меньше, и им самим жить с каждым днем все труднее. Сколько есть на свете русских эмигрантов, мы, к стыду нашему, до сих пор точно не знаем. Из расчета, недавно напечатанного в «Последних новостях», можно как будто сделать вывод, что в Европе их не более 200—300 тысяч. Если это верно, то на что, собственно, может рассчитывать зарубежная литература, даже независимо от ненормального положения эмиграции? Напомню, что «Воскресения» Толстого в России до революции разошлось более миллиона экземпляров. Это, конечно, случай единственный, — пожалуй, до сих пор единственный и во всем мире, если не считать (всякие приходится делать сравнения) романов Ремарка и «Моей борьбы» Гитлера. Но тираж в пятьдесят тысяч для имевшей успех книги известного писателя в последнее пятилетие перед войной у нас исключения не составлял. Теперь, за рубежом, он в 50 или 100 раз меньше. Результаты налицо. За самыми редкими исключениями, эмигрантские писатели на своей литературный заработок не могут существовать даже самым скромным образом. В несколько лучшем положении — пока — находится небольшое число профессиональных журналистов. Но боюсь, что и их положение очень скоро изменится. Возможно даже, что последние события во Франции окажутся сильным снижающим толчком. Оттого, что рабочий у «Ашетта» или в типографии будет получать несколько больше (на что он имеет, разумеется, все права), русский или немецкий эмигрантский журналист будет зарабатывать несколько меньше — или не будет зарабатывать ничего. Такова «динамика капиталистического строя», даже тогда — или особенно тогда, — когда к власти приходят социалисты.

О старших писателях говорить не приходится. Они, по крайней мере, видели лучшие дни; имя у них давно есть; их выбор сделан 30—40— 50 лет тому назад, — как ни мудри, они ничего другого, кроме своего дела, делать не могут, не умеют и не будут. Молодых жаль чрезвычайно, и посоветовать им нечего. Мы могли бы в лучшем случае сказать начинающему писателю-эмигранту, России не помнящему или не видевшему, что он преодолеет препятствия порядка литературного, что он ни с чьей стороны не встретит недоброжелательства, что он найдет «литературную среду», то есть внимательных читателей, слушателей, критиков ИЗ Писательских кругов. Можно даже с большой вероятностью предположить, что он так или иначе «пристроит» свой роман или рассказ. Но жить литературным заработком ему наверное не удастся; едва ли даже этот заработок будет для него сколько-нибудь существенным материальным подспорьем.

Что же ему остается? «Второе ремесло»? Хорошо французскому известному писателю, по непонятной случайности не имеющему ни наследственного состояния, ни «сбережений», ни имения в Нормандии — или такое маленькое! — проводить часть дня в Министерстве иностранных дел, где им гордятся и, при всем формализме, вероятно, не слишком утомляют его работой. Он об этом министерстве еще и роман напишет. Для молодого русского писателя «второе ремесло» — это служба на заводе, в конторе, шоферская работа или что-либо в таком роде. Трудно, очень трудно тут заниматься успешно литературой. Знаю, что некоторые из наших младших товарищей именно так живут и все- таки пишут, — это истинный подвиг, мало кому заметный и тем большего уважения заслуживающий. Им говорят: «живите, как жили солдаты Вердена». Слова красивые, но реального смысла не имеющие и в психологическом смысле à