Вятское кружево [Станислав Тимофеевич Романовский] (fb2) читать постранично, страница - 2

надо постоянно-постоянно.

А голос девочки — очень звонкий и сильный, так что Сережа открыл рот от неожиданности, а потом закрыл, — объявил с радостью:

— Я гаммы учусь играть!

Дедушка спросил:

— И поёшь, поди?

Девочка помотала головой и вздохнула:

— Я несерьезно пою.

— Почему же ты так? — упрекнул дедушка. — Раз взялась, так старайся. Между прочим, отец Федора Ивановича Шаляпина — нашенский мужик.

Девочка сообщила ликующим голосом:

— У нас бабушка пела арию Орлеанской девственницы и даже брала верхнее «ля»!

Как раз в это время Сережа высунулся из-за валенок, чтобы лучше разглядеть счастливицу, и девочка увидела его и замерла. Застигнутый врасплох ее взглядом, мальчик не решался спрятаться, с лютой грустью думал о том, что она видит его раздутую щеку, и Сережино лицо покрывалось пятнами.

И глаза его умоляюще сказали глазам девочки:

— Не говорите, что меня увидели такого. Пожалуйста!

— Почему? — спросили девочкины глаза.

— Неловко…

— Почему все-таки? — не поняли девочкины глаза. — Потом скажете?

— Потом, — ответили глаза мальчика, и он спрятался за валенки и отполз в глубину полатей, наказав себе, пока не пройдет опухоль, не высовываться ни при каких обстоятельствах. Лицо его горело, и он плохо разбирал слова, что роились внизу и набегали одно на другое.

— …У меня только достойные люди жили, — загадочно говорил дедушка. — Жил у меня сторож с мясокомбината Варахий Яковлевич Фоминых. Мясо в рот не брал! Все больше картошечку, грибки, ягодки. Я говорю: «А курочку-то? Это не мясо, а одним словом— нежность». Он, бывало, сморщится и скажет так культурно: «По прейскуранту домашняя птица — натуральное мясо». Я говорю: «А что, если я вам дикую принесу: глухаря завалю или уточку подстрелю на озере?» Он бывало сморщится-скорчится и переживательно так скажет: «По прейскуранту и дикая птица — натуральное мясо». Исключительно культурный человек!

Разговор становился все загадочнее и тише, как бывает у взрослых, когда они от окольных слов договариваются о деньгах. Теперь нельзя было разобрать ни единого слова.

Наконец гости ушли, и внизу все стихло. Сережа решился выглянуть из-за горушки, сразу же натолкнулся на чей-то немигающий взгляд, хотел спрятаться, да раздумал. С посудника на него в упор смотрела гипсовая кошка-копилка. Глаза ее с подведенными, как у модницы, ресницами были желтыми и глуповатыми. В эту копилку вот уже года три Сережа складывал монеты, и сколько их там набралось, и сколько на них всего купить можно?

Подумать страшно, сколько.

Если долго смотреть на гипсовую кошку, она начинала шевелить синими усами. Сережа потер глаза кулаками и увидел дедушку. Тот сказал внуку:

— Проводил честь по чести.

Дедушка прикрыл дверь, посмотрел в окно, не подглядывает ли кто, и, на всякий случай повернувшись к окну спиной, достал из кармана ветхий бумажник. Поплевывая на пальцы, он трижды пересчитал в нем деньги, и, пока считал, лицо его было чужим и суровым. Сережа побаивался дедушку в такие минуты и старался не смотреть на него.

Дедушка спрятал бумажник в карман, сказал:

— Культурные люди.

И прибавил:

— Исключительно культурные люди: задаток дали! На днях приедут. Пойду в передней избе кипятком с перцем еще раз все ошпарю, чтобы ни одного мизгиря или какого общественного насекомого не осталось.

Дедушка целый день наводил порядок в передней избе, а Сережа честно болел на полатях и заснул. Он проснулся от дедушкиного голоса:

— Сергей!

— А?..

— Под окошками черемуха разрослась, свет загораживает…

— Ну?

— Квартирантам это не понравится. Может, топором пройтись?

— Не трогай ее, — попросил мальчик, засыпая.

И опять его разбудил дедушка.

— Сергей!

— Ну.

— Может, баню истопим?

— Сейчас?

— Ну!

— Приедут — истопим.

— Я тоже так думаю. А до этого… Чего это мне в голову-то стрельнуло?

Время шло.

Щека у Сережи опала, а квартиранты все не ехали.

На вятскую землю нагрянуло настоящее тепло, и дышать стало вольнее. Небо засинело, зеленые ели и сосны замерли в этой синеве и кого-то ждали. Запах их смолы — внезапный от прихлынувшего тепла! — щекотал ноздри и подступал к гортани слезами радости.

Несколько раз на дню Сережа выбегал на дорогу до поворота смотреть, не едут ли квартиранты. Лиловая наезженная дорога уходила в рожь, и рожь, совсем юная, с сизой сединой, как дымом повитая, пахла хлебом и обещала урожай. От шагов мальчика из ржи выпархивали зеленые птицы, далеко не улетали и пели:

— Свой, свой, свой…

А рожь с каждым днем прибывала в росте. Намного ли, мальчик сказать не мог, возможно, совсем не намного, но то, что она по колосу всем полем прянула ввысь, это он чувствовал и думал с необидной завистью: